Дюма - Максим Чертанов

После «кончины» «Д’Артаньяна» Дюма наконец понял, что не умеет издавать прибыльные газеты? Как бы не так: 5 июля он основал еженедельную «Театральную газету», управляющим был актер Понсен, затем журналист Эльфег-Бурсен, вышло 36 номеров: обзоры новинок, 22 очерка о театре, которые Леви издал в виде сборника «Театральные воспоминания»: «О театральных дотациях», «Корнель и „Сид“», «„Эдип“ Вольтера и „Эдип“ Софокла», «Мораль Скриба» и другие. Хороший в общем был журнал: ни о ком никаких гадостей, как принято в других изданиях, тон — благородный: если две актрисы «поссорились» обеим предоставляли слово и пытались помирить (потом они доругивались в «Фигаро»), даже рубрики «Сплетни» не было, вместо нее — объявления о найме на работу по театральным специальностям. Но публика предпочитала «жареное»; с первых номеров стало ясно (не Дюма, другим), что издание долго не протянет. А жить на что?

Из пьес шла и кормила «Мадемуазель де Бель-Иль», периодически в разных театрах возобновлялся «Антони», больше ничего. Дюма сделал инсценировку «Мадам де Шамбле», не мог пристроить: с Французским театром испортились отношения, «Жимназ» ставил пьесы его сына и не хотел соперничества, с «Водевилем» поссорились, когда запрещали «Парижских могикан», наконец «Порт-Сен-Мартен» поставил пьесу 4 июня, после одиннадцати представлений снял: отчасти виновата жара, из-за которой публика плохо ходила в театры. По словам Габриеля Ферри, Дюма возлагал на эту пьесу большие надежды и теперь «совсем пал духом». Но всегда что-то подворачивалось: в Гавре на лето и осень открывается Международная морская выставка, «Всемирный вестник» предложил работу корреспондента. В Гавре Микаэла — удачно сложилось. 23 июня приехали с д’Оржевалем, жили в отеле «Фраскати», у моря Дюма почувствовал себя лучше, смог писать, а не диктовать, выступил на открытии выставки, написал серию толковых репортажей, вышедшую сборником «Статьи о выставке в Гавре» и попутно — серию «болтовни» (инсектициды, вулканы, горчица и прочее): все это после публикации во «Всемирном вестнике» вышло сборником «Морские беседы». Гулял с Микаэлой, выступал на бенефисах, ходил на выставку изобразительных искусств (художник Годе посвятил ему альбом), на корриду (в некоторых регионах Франции была коррида — на португальский манер, без убийства), написал брошюру «Коррида в Гавре и Испании», делая сравнение, разумеется, в пользу первой, и еще находил время на роман. «Он работает до четырех часов пополудни, поэтому не приходится сердиться, если в это время двери его кабинета закрыты», — писал д’Оржеваль. Неясно, о каком романе идет речь, о «Сотворении и искуплении» или, что более вероятно, о продолжении «Белых и синих» — «Шевалье де Сент-Эрмин»: спустя два года после обращения к императору Дюма по ходатайству министра образования разрешили доступ к материалам о военных кампаниях Наполеона. Он прислал Даллозу, редактору «Всемирного вестника», синопсис романа: Сент-Эрмин, второстепенный персонаж «Белых и синих», сражавшийся против Бонапарта, перейдет к нему на службу; будет искать смерти, как Ролан из «Иегу», в тюрьме займется самообразованием, как Монте-Кристо; будет фигурировать и лекарство, от которого человек становится похож на труп, — весь старый набор, только изнасилованной под гипнозом девицы недостает.

В начале июля Ада Менкен по пути из Англии на несколько дней задержалась в Гавре, потом уехала в Париж — там ставилась ее феерия «Пираты Саванны». 19 июля она заболела, а 10 августа умерла от перитонита. В «Театральном журнале» 16 августа появился написанный Дюма некролог: «Она была не обычным существом… Ее жизнь доказала превосходство гордого, сильного, свободного американского воспитания над нашей системой, которая учит женщину одному — ничего не делать… Та, что выжила в джунглях среди диких зверей, умерла прозаично, мучительно…» Ни к ее одру, ни на похороны он не ездил, вместо этого отправился в Трувиль и оттуда жизнерадостно писал о морских купаниях: мы с самого начала подозревали, что Ада в действительности его любовницей не была… В сентябре он приезжал в Париж: в «Одеоне» ставили его старую пьесу «Совесть», с Даллозом подписали договор на «Сент-Эрмина». 5 октября в «Порт-Сен-Мартене» возобновили «Антони», 31 октября — «Мадам Шамбле»; окрыленный, он вновь обратился к императору с просьбой возродить Исторический театр: «Мой сценический опыт, патриотизм и добрая воля, подкрепленные 30 000 франков, сотворят чудо». Ответа не получил. 22 октября умерла Катрин Лабе. За несколько лет до этого Александр-младший пытался поженить своих родителей, отец (по словам сына) был согласен, мать отказалась: «Он опоздал на сорок лет…» Дюма не был и на ее похоронах. Сам расхворался: ларингит, тяжесть в животе, руки опять тряслись. Сын предполагал цирроз печени и сифилис — тогда при любых неясных симптомах подозревали сифилис. Современные врачи считают, что у Дюма были гипертоническая болезнь, которую тогда не лечили, и нарушение функций щитовидной железы — гормональное заболевание, которое не умели даже диагностировать. Сейчас он с такими болячками прожил бы лет 80, но по тем временам и 70 — много, большинство его ровесников уже спали вечным сном…

Разбитый, в ноябре он вернулся в Париж — там все бурлит, все обсуждают недавние события: 2 ноября на могиле депутата Бодена, убитого на баррикаде 3 декабря 1851 года, произносились речи о «тиране, пришедшем к власти путем переворота», пытались устроить демонстрацию, ряд газет объявили сбор денег на памятник убитому, их редакторов отдали под суд. Защищавший их Гамбетта сказал, что будет вести дело не как уголовный, а как политический адвокат, и обвинял «преступную власть». Редакторов приговорили к штрафу, публика вынесла их из зала суда на руках, а Гамбетта, ранее популярный лишь в молодежной среде, стал всеобщей надеждой. Дюма немного оправился, ходил на концерты, но был слаб — совсем старик… В. В. Верещагин, «Листки из записной книжки»: «Дюма-отца я видел только раз в жизни в Париже… Некая m-me А. (Олимпия Одуар. — М. Ч.), путешествовавшая по США, рассказывала на вечере впечатления своей поездки… В указанный час зала наполнилась народом, но лектриса не показывалась, и ждать ее пришлось так долго, что публика вышла из себя, хлопая, стуча и крича разный нелестный для барышни вздор. Наконец она появилась на эстраде под руку со стариком Дюма. Оказалось, что этот великий невменяемый младенец, обещавший представить m-me А. собранию, куда-то пропал, и его пришлось разыскивать. Сюрприз был велик, и вся зала, забыв недавнее неудовольствие, разразилась сначала довольным „А-а-а!“, а потом громом аплодисментов. Фигура старого писателя представляла из себя нечто необычайное: колоссальных размеров, до крайности тучный, с красным, отекшим лицом, обрамленным густою шапкою седых волос, он, тяжело дыша, опустился на кресло около лектрисы и сначала стал обводить глазами собрание, а потом, постепенно все более и более смыкая их, начал клюкать носом и даже похрапывать…»

Да, он мог заснуть на людях, да, выглядел комично, болел (совсем нет денег, из слуг остались только Василий и кухарка, продавали мебель), но работать не прекращал: работа — жизнь. Лежа диктовал д’Оржевалю или Виктору Леклерку «Сент-Эрмина». Великолепное начало: «Вот мы и в Тюильри, — сказал первый консул Бонапарт своему секретарю Бурьену, входя во дворец, где Людовик XVI совершил предпоследнюю остановку по пути из Версаля на эшафот, — постараемся же здесь и остаться». Но дальше начинается переписывание старого. Пересказ «Иегу», опять леди Гамильтон, Нельсон, Партенопейская республика… И Наполеон не получился: искренне ли, боясь ли Луи Наполеона, желая ли ему угодить, но Дюма написал слащаво и скучно. «Этот диктатор обещал быть столь же мудрым в будущем, сколь великим он был в прошлом, и обладал такими противоречивыми качествами, какие Бог никогда не соединял в одном человеке, а именно силу гения великих полководцев с терпением, определяющим судьбу и величие основателей империй. Именно поэтому возникла надежда, что, поставив Францию во главе наций и добившись усиления ее влияния и славы, этот человек наконец сделает ее свободной». И тот хотел — «Если бы мне пришлось выбирать, чью судьбу повторить, я предпочел бы судьбу Вашингтона» — да не смог: война, заговоры… и как-то так, вопреки его воле, вышла диктатура…