Дублин - Эдвард Резерфорд

Триумф Граттана в завоевании независимости ирландского парламента был не всем тем, чего он хотел. Несмотря на прекрасные слова, так и не стало понятным, кто именно должен определять внешнюю политику и, что было куда важнее, решать вопросы торговли. Начались бесконечные споры, и Лондон, как обычно, пытался оказать давление привычными старыми средствами: с помощью покровительства и подкупа, — а патриоты старались преобразовать всю систему и освободить Ирландию. Но не смогли преуспеть до конца. А уж когда дело дошло до католиков, то они и вовсе потерпели полное поражение.

Потому что протестантское ядро в ирландском парламенте было полно решимости не давать католикам никакой власти, и мало кто из умеренных протестантов желал вступать в сражение по этому вопросу. Патриоты оказались в изоляции. А в Дублинском замке внутренняя группа из трех обладающих большой властью чиновников, известных как триумвират, — отличные администраторы, но безжалостные противники католицизма — многие годы управляла всеми делами правительства. Наместники короля приходили и уходили, парламент собирался, появлялись новые парламентарии, а триумвират все так же гладко катил по надежной дороге господства.

— Тем не менее я продолжал надеяться, что наша тихая дипломатия однажды приведет к переменам, — пояснил Патрик. — А потом произошла Французская революция. Люди взволновались. И некоторые католики, особенно среди торговцев в Дублине, начали призывать к радикальным мерам, к публичным кампаниям…

— Мы помним, что сумел сделать шотландский Ковенант много лет назад, — вмешался Джон Макгоуэн. — Так почему не быть католическому Ковенанту? — Он усмехнулся. — Патрик был в ужасе от этого. И не хотел иметь с нами ничего общего.

— Но не менее важно то, — продолжил Патрик, — как Французская революция повлияла на протестантов. Я это знаю от одного из родственников Дойла. Он прежде состоял в добровольцах, но теперь его мысли радикально изменились. Когда возникла новая группа, которую мы называем «Объединенными ирландцами», он присоединился к ней. «Патрик, — объяснял он мне, — Ирландия должна стать независимой республикой, как Франция, со свободой вероисповедания, права голоса для всех и так далее». И ему нравилось обсуждать все это. На самом деле теперь «Объединенные ирландцы» превратились просто в дискуссионный клуб. Но благодаря добровольцам он подружился с семьей по фамилии Лоу, это пресвитерианцы из Белфаста. И они пригласили его посетить «Объединенных ирландцев» в Белфасте. Он говорил мне, что никогда не видел ничего подобного. Они устроили огромный митинг в День взятия Бастилии, и у них все организовано должным образом. Они действительно готовы к делу, потому что пресвитерианцы в Ульстере ненавидят англичан даже сильнее, чем мы.

— Говори за себя, — с улыбкой пробормотал Макгоуэн.

— Да, но именно протестанты постоянно нас поддразнивают. Ты, может быть, слышала, Дейрдре, об Уолфе Тоне. Это человек невероятного обаяния. Именно Тон убедил ульстерских пресвитерианцев в том, что они должны объединиться с католиками, хотя бы потому, что нас очень много. И он уже начал убеждать в том же многих в Католическом комитете.

— Но не тебя, — напомнил ему Макгоуэн.

— Определенно нет. Я подумал, что они могут быть опасными парнями. И только после ужасного парламента девяносто второго года — уверен, ты все помнишь, — я изменил мнение. — Он вздохнул. — И это благодаря моему кузену Геркулесу.

Вся Ирландия помнила тот парламент. И Патрик, возможно по наивности, позволил себе надеяться, что они могут хоть что-нибудь сделать. В Англии партия вигов настаивала на ослаблении старых законов о штрафах. В Дублине герцог Ленстерский и его друзья настаивали на том же самом. Уже было ясно: католикам необходимо позволить вернуться на официальные должности. И потому, когда представители Католического комитета подали скромную петицию в ирландский парламент, Патрик ожидал, что ее, по крайней мере, рассмотрят и обсудят.

В день перед дебатами он случайно встретился со своим кузеном Геркулесом, который шел по Дейм-стрит от Дублинского замка вместе с крепким мужчиной, в котором Патрик узнал Артура, старшего сына Баджа. Всегда неприятно встречаться с человеком, который так сильно вас не любит, но Патрику показалось, что важность вопроса столь велика, что можно и обменяться словечком с двоюродным братом. Подойдя к ним и вежливо поздоровавшись, Патрик выразил надежду, что Геркулес обратит внимание на предложение католиков, и пояснил:

— Мне кажется, это хотя бы остановит более радикальные элементы, которые ищут повода для волнений.

Геркулес лишь молча уставился на него, и невозможно было понять, что он думает. А потом, вроде как кивнув, посмотрел на Артура Баджа, и они оба пошли дальше. На следующий день Патрик пораньше пришел в парламент, чтобы услышать дебаты.

Если бы он сам там не присутствовал, то просто этому не поверил бы. Потому что советы лондонских вигов и аристократа Ленстера, похоже, взбесили членов парламента. Они были подобны своре борзых, почуявших кровь. Они провалили предложения с изумительным результатом: двести пять голосов против двадцати семи, а заодно бесцеремонно оскорбляли католиков. Как будто после сражения у Бойна абсолютно ничего не изменилось. Но Патрику самым отвратительным показалось выступление Геркулеса.

— Не важно, какие фокусы и какие дешевые доводы будут нам подсовывать католики, — заявил Геркулес. — Им все равно нельзя доверять. Ирландия — протестантская страна, такой она и останется! Навсегда! Это непреложно и незыблемо не только на это столетие, но и на следующие, и на тысячу лет!

Эту речь встретили бурным восторгом. А потом, когда Патрик уже уходил, он заметил своего кузена, стоявшего в одной из колоннад. К нему только что подошел некто высокий и горячо пожал ему руку. И это был Фицгиббон, самый могущественный член триумвирата.

— Именно то голосование и оскорбительные слова моего кузена Геркулеса заставили меня осознать, что Джон Макгоуэн и его друзья правы, — сказал Патрик Дейрдре. — Господство протестантов никогда ничего не даст католикам.

Но если он надеялся произвести впечатление на Дейрдре, то все равно было ясно: Дейрдре, которая, пожалуй, не имела причин любить протестантов, видела в нем самом нечто еще более плохое.

— Это ты так говоришь. Но католикам дали возможность голосовать в следующем году, — мрачным тоном напомнила она. — Мужья обеих моих дочерей получили такое право.

Если Дейрдре подозревала в Патрике некоего дьявола, намеренно заводящего ее в ловушку, то не преминула поймать его на лжи.

И действительно, в 1793 году правительство в Лондоне, теперь пребывавшее в состоянии войны с Французской Республикой и боявшееся проблем еще и в Ирландии, уговорило упрямый ирландский парламент сделать хоть что-нибудь, чтобы осчастливить католиков. Однако законодательный результат оказался куда меньшим, чем выглядел на первый взгляд.

— Но это же просто пародия! — воскликнул Джон Макгоуэн. — Голосовать может каждый, кто способен заплатить за это право сорок шиллингов. Я сам могу проголосовать. Но какая мне в том польза? Да никакой, потому что в парламент не может попасть ни один католик! Другими словами, я могу голосовать, но лишь за протестантов. А поскольку в любом случае большинством по-прежнему управляет горстка протестантов, на самом деле ничего не изменится. Они дали мне право еще и состоять в гильдии в качестве полноправного члена, но только если меня пригласит кто-нибудь из протестантов в гильдии, то есть все устроено так, чтобы заставить нас думать, будто мы что-то получили, но при этом ничего нам не дать. Это просто насмешка, жульничество.