Тьма египетская - Михаил Попов

Отказаться от толкования совсем?

Это было выше сил египтянина, даже такого, как громила генерал.

— Где он?!

За ним было уже послано. Он должен был томиться в жаркой полотняной норе на одном из соседних судов, ибо — человек свиты.

— Он на «Сияющем в Мемфисе», — прошелестел слух.

В борт «Тельца» глухо ударилась носом лодка. Яхмос перегнулся через борт. Это был гонец от Нутернехта. Он поднял руку и уже открыл рот, но генерал крикнул ему, чтобы он молчал. Забирался на борт и молчал.

Пока не явится прорицающий в делах высшего мира, об обстоятельствах мира обычных вещей разговаривать не имело смысла.

Вторая лодка причалила, третья. Гонцы по-обезьяньи карабкались по верёвкам на борт флагмана и усаживались на корточки на корме.

Яхмос расхаживал за спиною носовой статуи. Глянул из-за её плеча на кирпичный палец, как ему теперь показалось, предупреждающе торчащий из городских теснин.

Наконец жрец Птаха прибыл. Невысокий, низколобый, уже не такой самоуверенный, как сразу после прибытия из Мемфиса к генеральской ставке в Темсене. Теперь ему его положение было не совсем понятно.

Генерал сразу же изложил ему шёпотом своё сновидение, поразившее его самого не только сюжетом, но и болезненной яркостью красок, чего прежде не случалось. В этом было дополнительное подтверждение значительности этого сна.

Низкий лоб ожил. Параллельно ему ожил и подбородок. Пальцы забегали по чёткам. Потом схватились за один амулет, висящий на бычьей чёрной шее, потом за другой. Амулеты взлетали к губам, к глазам, к уху, давали свои тихие советы, медленно или пылко истязались требовательными пальцами, падали на место.

Ещё две лодки с новостями явились к генералу за это время.

— Ну, что?! — терпеливо спросил нетерпеливый вояка, чувствуя, как пот волнения течёт у него по предплечьям и икрам.

— Амон отдаёт своему жрецу твои победы — таков был вердикт.

Что-то подобное Яхмос и чувствовал про себя, поэтому слова эти попали в уже имевшуюся трещину в душе генерала.

— Амон сказал ему, что как бы ты ни сделался велик, ты всё равно будешь мал перед его престолом. И даже перед престолом его жреца. Ты не любезен Амону. Ты ребёнок перед ним, но не сын ему.

Яхмос повернулся в сторону Авариса и не увидел его. Ни дамбы, ни башни, одна серая пелена.

— Твой меч не более чем мотыга работника, обрабатывающего господское поле. И как бы не был умел и старателен работник, заслуга его пуста. Хлеб, добытый им, пойдёт в чужие житницы.

— Так что же делать этому работнику? — спросил Яхмос.

Дуауф поклонился. Он всегда советовал приблизительно одно и то же. В данном случае можно было бы заявить, что работнику надо сменить хозяина. Не решаясь высказываться так прямолинейно, он закатил глаза, изображая общение с высшим советчиком. Яхмос поморщился, но стерпел.

— Сейчас я выслушаю доклады от моих командиров, и мы продолжим.

Оказалось, происходило вот что: Нутернехт, продвигавшийся в обход Авариса с востока на своих судах, то там, то здесь натыкался на сопротивление, свидетельствующее, что противник не только не находится в панике и растерянности, но, наоборот, полностью готов к сопротивлению. Сеть каналов, которыми расчерчена камышовая страна направо (если смотреть с «Тельца») от города, превращена в непроходимый колючий лабиринт. Узкие протоки мгновенно перетягиваются канатами, из кустов летят стрелы и камни, по озёрам снуют стремительнее уток стаи лёгких лодок с лучниками и копейщиками. Каждый папирусовый остров населён двумя десятками диких, затаившихся зверей, каждый с тремя ножами: два в руках, один в зубах. Один раз их жертвою чуть не стал сам Нутернехт. Его охрана едва отбилась, когда гиксосы стали сыпаться на палубу корабля прямо из кроны нависшей над протокою ивы.

Одним словом, Нутернехт отдал приказ остановиться, тем более что в непроходимых камышовых теснинах потеряна связь с большей частью водного войска. Управление же гиксосским сопротивлением, кажется, сохраняется с помощью сигналов, подаваемых из города.

Нутернехт просил времени для наведения порядка и подкреплений, ибо его суда и тонут, и горят, радуя лавины крокодилов, собравшихся к месту боев со всего Нила.

Дела Хнумхотепа на западной от Авариса равнине шли не лучше. Его густо обстреляли ещё при высадке одна за другою две гиксосские сотни. Кроме того, даже встав в боевой порядок, полки не могут двигаться, сохраняя безопасный строй. Равнина в дельте не похожа на идеальный каменный стол под Фивами. Повсюду торчат пальмовые и тамарисковые рощи, разлиты мелкие, вязкие болота, нацарапаны отводные каналы, неширокие, но по грудь налитые грязью. Полки всё время разламываются, подставляя голые бока, выворачивая беззащитное чрево. И главное, ощущение, что гиксосов становится всё больше и больше. Они выливаются перед пешими порядками из-за каких-нибудь зарослей, выпускают с бешеной скоростью по колчану стрел и отходят, крича оскорбления.

Перед вчерашним закатом они сменили тактику и одним стремительным ударом отбили только что занятое «Фиванскими мечами» большое загородное имение в два десятка построек. Так что теперь войско Хнумхотепа фактически расколото надвое, вследствие чего он просит разрешения приостановить наступление, а также и подкрепление, хотя бы половину полка.

Чем дальше слушал Яхмос сообщения гонцов, тем оживлённее становился его облик. Взгляд очистился от внутренней пасмурности, шея вернулась в прежнее горделивое положение, повисшие было ручищи заиграли жилами.

Он обернулся к прорицателю. Тот молился, закрыв глаза. Ещё полчаса назад генерал не решился бы побеспокоить святого человека, пребывающего в таком состоянии, теперь же он довольно бесцеремонно тряхнул его за плечо и весело спросил:

— Где же победы, о которых ты говорил?

Дуауф сложил ладошки и поднёс ко лбу.

— Ты ошибся, жрец. Амон не отбирает у меня победы, но просит, чтобы я их добыл для него. Убирайся отсюда, дурак, ты чуть всё не испортил!

После этого Яхмос велел гонцам немедленно плыть, бежать, скакать обратно с одним приказом — вперёд! Он был уверен в победе как никогда. Против него всего лишь люди с оружием в руках, на его стороне теперь сам Амон, как выяснилось!

Хека шёл по женскому лесу открыто и даже насвистывая.

С одной стороны, он чувствовал — можно не бояться, что синие соглядатаи отчитают его за несвоевременное и самовольное появление под сенью гарема. Сейчас Аварису не до слежки за мелкими нарушителями мелких правил. С другой стороны, он волновался. Отсюда — свист. На сгибе усечённой руки он нёс большую баклагу, сделанную из продолговатой фаюмской тыквы, наполненную коричневатой, маслянистой, неуловимо пахучей жидкостью. Тыква была не так уж и тяжела и оттягивала руку не столько физической тяжестью, сколько весом непоправимости, в ней заключённой. Как только он отдаст тыкву в длинные пальцы Бесоры, обратного хода уже не будет. Вспухнет такой нарыв посреди гарема, который скрыть уже не удастся, несмотря на то что главное внимание города теперь обращено не к внутренностям, но к скорлупе. Будет расследование, и до виновника доберутся всенепременно.