Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

— Вы имеете такую важную и такую, можно сказать, дефицитную специальность и ходили по тюрьмам? — удивился я.

— Да, представьте себе. А все водочка да карты! Ну, да об этом слишком долго рассказывать.

Подошедший автофургон увез раненых в медсанбат, а я, выбравшись на шоссе, зашагал на свой хутор.

Судьба или я сам причастен?..

«Привет, майор!» — вдруг услышал я голос совсем рядом, и, словно спросонья, шарахнулся в сторону. Но, увидев улыбающееся лицо майора Агеева из штаба тыла корпуса, обрадовался. Огненно-рыжий, с белыми бровями, длинными ресницами, слегка веснушчатый, он всегда выглядел каким-то застенчивым и скромным. Обрадовавшись приятному попутчику — вдвоем идти веселее и легче, — я крепко схватил его руку, и мы по-приятельски поздоровались.

Обмениваясь впечатлениями о подготовке к операции и ходе боя, мы шли почему-то все быстрее и быстрее, пока я не взмолился, попросив его идти немного тише, так как очень устал и быстрее не могу. Он замедлил шаг, и мы пошли спокойнее.

Шоссе повернуло, прорезая густую чащу леса, и на горизонте показался наш КП, наш хутор. Солнце, склонившись на вторую половину дня, уже заглядывало на запад, отыскивая местечко — где бы спрятаться, хоть немного отдохнуть от дневной суеты; мы тоже, узрев свое пристанище, зашагали быстрее.

На хуторе было по-прежнему тихо и спокойно. Широкий двор, устланный каменными плитами, был пуст, в одиночестве мы медленно шли, спокойно разглядывая давно знакомую обстановку, большие крытые автомобили с радиотелеграфными установками, автомастерские и прочие специальные машины густо облепили оба каменных сарая, а через двор, в маленьких хозяйственных пристройках, полным ходом работали бытовые мастерские АХЧ, возле столовой солдаты разгружали овощи и продукты. Внезапно где-то далеко в тылу немцев загрохотала канонада тяжелой артиллерии и послышался свист приближающихся снарядов — они шли прямо на хутор, на нас. Что — страх, интуиция, мысль? — молниеносной дрожью прошло по телу, бросило меня за угол сарая и за мгновенье до взрыва заставило распластаться на земле? Мой попутчик растерялся, успел только присесть и пригнуться, раскинув руки, как птица на земле, не могущая сложить крыльев. А стая снарядов уже рванула в самом центре двора. Взметнулись багрово-черные султаны огня и дыма. Майор Агеев упал замертво. Окровавленного, его бросило навзничь на камни двора.

Через минуту с разных сторон уже бежали люди, собралась толпа, ко мне подбежали взъерошенные машинистка Аня и делопроизводитель, скороговоркой залопотали:

— Мы вас видели! В окно! Как вы вдвоем шли! Думали, и вас убило! Теперь вам не страшно, теперь вам долго-долго жить!..

Но было не до шуток. Одним залпом немцы не ограничатся. Предложив всем немедленно укрыться в надежных местах, я тоже пошел со двора. Люди начали расходиться. И тут загрохотала новая канонада. Все бросились кто куда. На этот раз снаряды ушли далеко за хутор, и, произведя еще два-три залпа по обеим сторонам хутора, немцы прекратили стрельбу.

Прибывшие санитары быстро унесли тело майора Агеева. Уже появилось множество солдат с лопатами, чтобы заровнять воронки и привести двор в порядок.

Как очумелый, я бродил по двору, в голове, кажется, ничего не было, кроме пережитых за последние сутки событий, передо мной еще стояли образы, лица погибших — молодой, обаятельный, красивый, сильный Семенов, стеснительный, мягкий Агеев... Измученный и подавленный, я не знал, чем заняться, и вдруг вспомнил, что еще не доложил начальнику о прибытии и выполнении задания. Спустившись в подвал командного пункта, я зашел к полковнику Епифанову.

— Где ты пропадал так долго?! — не дав мне закончить рапорт, отмел его взмахом руки и набросился на меня начальник. — Знаю, знаю, ты принимал участия в похоронах командира полка, это похвально. Но ведь ты в отпуске!..

Только сейчас я вспомнил, что хотел запустить в него документами и, плюнув, бежать прочь от такого начальника.

— Садись на мой «виллис» и скорей езжай в Ригу, — продолжал полковник. — Вот тебе адрес, там тебя ждет моя жена. Довезешь ее до Челябинска. Да, еще тебе поручение. В Москве зайди по этим адресам и передай вот эти письма: одно семье генерал-майора Соловьева, другое — семье генерал-майора Ребрикова. Ну вот, кажется, все. А теперь, торопись! Машина готова, ждет у крыльца. До свидания! Счастливого пути! — Он поспешно схватил меня за руку, крепко пожал ее и почти вытолкнул на лестницу.

Я хотел что-то сказать, но противоречивые чувства настолько смешались и переплелись во мне, что, не сообразив даже проститься с находившимися в комнате офицерами, я не выскочил, а буквально вылетел из подвала, забежал в политотдел, на бегу простился, схватил чемодан, сел в машину и укатил в отпуск.

Только в пути, уже в вагоне, под стук колес я начал понемногу успокаиваться и приходить в себя, и ощущать, что нахожусь вне фронта и вне опасности, но одна мысль все не отпускала, снова и снова возвращалась и стучала в мозгу: «То ли сама по себе, случайно, так складывается моя военная судьба, то ли и сам я причастен к своей судьбе, если успеваю вовремя уйти от, казалось, неминуемой смерти?..»

Из отпуска я возвращался уже в мае. В Москву прибыл вечером восьмого мая. И только я вышел из вагона, как услышал голос Юрия Левитана, нашего знаменитого радиодиктора: «...В Берлине подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии...» Я будто прирос к земле и замер, вслушиваясь в слова диктора, — сердце колотилось, хотелось куда-то бежать, кому-то рассказать, что-то сделать, кого-то обнять, и крепко расцеловать, и поздравить с нашей победой! Но люди вокруг стояли на месте как завороженные, и, кажется, не верили тому, что слышали. Сообщение закончилось, и загремела музыка, но люди не реагировали, стояли молча, кто-то в толпе протянул:

— Да-а-а, в Берлине могут подписать акт, а во Фленсбурге или в Мюнхене могут думать иначе.

— Да черт с ними, пусть теперь думают что хотят! — отозвался энергичный голос. — А над Берлином уже наше знамя! Мы победили! Теперь им не уйти от расплаты!

Но и это не подействовало.

Даже после официального сообщения у всех почему-то было такое состояние, будто это еще не все, еще не конец. И выступивший утром девятого мая Иосиф Виссарионович Сталин подтвердил это мнение, заявив: «Зная волчью повадку немецких заправил, считающих договоры и соглашения пустой бумажкой, мы не имеем оснований верить им на слово».

По уговору, на обратном пути мне нужно было снова зайти к семьям генералов в Москве. Устроившись в гостинице на Рижском вокзале, откуда я должен был ехать на фронт, рано утром девятого мая я отправился на квартиру командира нашего корпуса генерал-майора Ребрикова. Квартира его находилась далеко, на южной окраине города в новом пятиэтажном доме, окрашенном в темно-серый цвет и возвышавшемся каким-то Колизеем среди приземистых деревянных строений. Кроме жильцов, в доме размещались отделение промбанка, сберкасса и другие учреждения.