Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

право петь эту песню отцов, потому что они сделали невозможное, потому что они пробили наикратчайший путь от абазинской железной руды к кузнецкому углю, а соединение угля и руды – это есть сталь.

А сталь – основа основ могущества и благосостояния Родины.

Смотрел я на то, как ликовали эти молодые ребята – обветренные, кряжистые, сильные, смотрел я на их подруг – хрупких, маленьких девчат, сжимавших свои фасонистые ушанки в пальцах, покрасневших на морозе, смотрел я на них и думал: «Что же привело их сюда? Кто заставил их прийти сюда?»

Но чем дольше я смотрел на их ликование, тем яснее становилось, что никто и ничто не могло их заставить. Они пришли сюда сами, потому что они – творцы, вдохновенные и дерзкие.

Что такое вдохновение?

Вопрос поставлен в лоб. Отвечать на него надо так же – а ни один толковый словарь не дает исчерпывающего объяснения. Может быть, происходит это из-за того, что составлял справку о вдохновении человек, никогда не сочинявший симфонии, не писавший рассказа, не строивший дорогу в тайге.

Не знаю, из-за чего это происходит, но объяснения вдохновению я нигде не нашел. И право же, если составители будущих словарей и энциклопедий поставят в объяснение вдохновению две фамилии, одна из которых будет фамилия композитора Бетховена, а вторая – тракториста Зайкова, строителя Южсиба, – право же, это будет самое лучшее и самое истинное объяснение тому состоянию человеческого духа, которое еще со стародавних времен называют вдохновением.

Я не голословен

В подтверждение буду рассказывать только то, что было. О трактористе Зайкове и о тех ребятах, с которыми меня сводила жизнь в Балыксу и Казынете, Бискамже и Курагине, Кордове и Каспе, Березовске и Кошурникове – словом, по всей трассе Южсиба, там, где люди штурмуют небо.

Это утверждение мое не есть тяга к пустой красивости.

Высшие точки Восточных Саян, по которым пройдут рельсы, скрыты облаками, здесь свой небесный микроклимат – в августе двадцать три дождливых дня, а в феврале двадцать пять вьюжных, и морозы здесь «небесные»: они доходят до пятидесяти четырех градусов ниже нуля.

И скалы здесь неприступны, а тоннели все же должны быть пробиты сквозь их твердь. И реки здесь своенравны и несказанно быстры, а мосты через них должны быть переброшены.

И троп в горы не было и нет, а придется завезти пятидесятитонные экскаваторы и путеукладчики.

Но не эти трудности и не преодоление этих трудностей позволило мне назвать тех, кто строит Южсиб, людьми, штурмующими небо. Вспоминаются слова Маркса о героях Парижской коммуны. Маркс назвал коммунаров людьми, которые были готовы штурмовать небо.

Всякий штурм немыслим без подготовки. Штурм Саян начался давно, он начался почти семьдесят лет тому назад, в пору весенней, неистовой распутицы…

Ссыльный в мечту

Он был молод. Он сидел на подводе, спрятав руки в карманы легкого пальто, и что-то негромко пел. Два жандарма, сидевшие рядом с возницей, курили, исподволь посматривая на ссыльного.

Возница кряхтел и, сжимая в кулаке поводья, чертыхался: грязь была жирная, по-весеннему непролазная, колеса то скользили по косогору, то проваливались в ямы, а то и вовсе скрывались в стылой, тяжелой воде.

– У, хворая! – кричал возница и размахивал над головой вожжами, когда лошадь, с трудом выбравшись из грязи, останавливалась.

– Чего орешь? – лениво спрашивал жандарм. – Видишь, устала животина. Ей тоже спокой нужен.

– Всем спокой нужен, – подтвердил второй жандарм и, затушив цигарку о подошву сапога, бросил ее на землю.

– В лужу бросил бы, – сказал возница, – в земле у нас клады зарыты, а ты как на обыкновенную кидаешься.

– Один лях…

– А не один! – быстро возразил возница. – Говорю ж, у нас клады зарыты в земле, клады!

– Давай, давай, клад, – усмехнулся жандарм, – вези знай.

Ссыльный вдруг рассмеялся. Смех у него был звонкий, заливистый и беззаботный.

Услыхав смех этот, жандармы вздрогнули, а возница снова замахал поводьями, зажатыми в кулак.

Ехали дальше молча. В высоком небе, чуть потемневшем к вечеру, родился тоненький язычок месяца.

Зыбкий, он то появлялся, то совсем исчезал, будто растворялся в сине-золотистом воздухе.

– Я почему говорю, что клад у нас в земле, – обернувшись к ссыльному, негромко сказал возница. – У нас тут богатств не перечесть. Один ссыльный говорил еще родителю моему об этом. Только Россия – она держава такая, что в ней кладами заниматься некому. Мне вот кобыла хлеб дает, до кладов дел никаких нету у меня. Им, – он кивнул на жандармов, – тоже делов нет, их ружья кормят.

– Винтовки, – поправил жандарм.

– Винтовки, – повторил возница. Помолчав, он добавил: – Я так полагаю, что не бывать в России богатству, потому как у нас к им дорог нету. А без дорог куда путь?

– Ты это, – сказал первый жандарм, – давай знай, дорога…

– Я даю, – ответил возница, – только ты моему слову не перечь: нет в России дорог к богатству и не будет. Кто их в нашу глухоманию сибирскую потащит? Из-под плети разве? А дорогу из-под плети не построишь: работа, она зуд в руках любит.

Ссыльный откашлялся и сказал:

– Будут дороги, отец.

– Больно ты прыткий, – рассердился возница, – и молодой. А потому и несешь напраслину. Много я вашего брата повозил – те хоть молчали, а ты вон песни поешь да сказки мне сказываешь.

Ссыльный повторил:

– Дороги будут, отец. И богатство в России будет. И счастье…

Возница досадливо поморщился и снова принялся размахивать над головой вожжами. Вскоре вдали показалось большое село.

– Шушенское, – сказал жандарм.

Ссыльный – Владимир Ульянов – спрятал руки в карманы пальто и негромко запел песню.

Его продолжатели

Свершилась революция, отгрохотали бои Гражданской войны, пронесли красные солдаты серпастое и молоткастое ленинское знамя до Тихого океана, сухо прощелкали кулацкие пули, загремели песни комсомольцев, ворвавшихся в приамурскую тайгу, прошли первые испытания отечественные автомобили Горьковского автозавода, выдали на-гора первую плавку металлурги Магнитки, сквозь сухой зной пустыни прошли стальные рельсы Турксиба.

Сомкнутыми рядами люди Страны Советов шли штурмом на будущее, люди сражались за счастье. Рожденное в муках особенно дорого человеческому сердцу.

Июнь сорок первого года. Этот месяц сделал мягких – суровыми, ищущих – нашедшими, молодых – повзрослевшими.

В военкомат приходили мальчишки с пионерскими галстуками на груди. Люди просили оружия, Родина была в опасности, жизнь была в опасности, человечество было в опасности. Одни получали винтовки, другие – лопаты трудфронта, третьи – станок, четвертые – циркуль и рейсфедер, а пятым говорили: «Вот тебе солдатский паек, вот тебе, товарищ, одна худая плащ-палатка – иди в тайгу, найди наикратчайший путь от угля Кузнецка и руды Абазы к заводам Сибири и Дальнего