Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV-XX вв. - Джон Патрик Бальфур

Вернувшись из поездки по столицам Европы, Абдул Азиз захотел подражать роскоши европейских дворов, которая произвела на него сильное впечатление. Принимая с ответными визитами иностранных гостей королевской крови, он устраивал пышные развлечения во дворце Долмабахче, выдержанном в европейском стиле, содержание которого теперь ему обходилось в два миллиона фунтов в год. Что касается более конструктивного аспекта, пораженный во время своего турне чудесами европейской технологии, султан начал выделять огромные суммы на постройку бронированных военных кораблей и прокладку железных дорог в империи. Когда государственный финансовый кризис стал очевидным, султан упрямо объявил, что построит Багдадскую железную дорогу за собственный счет.

Его цивильный лист теперь достиг 15 процентов от общих расходов имперской казны. Позаимствовать средства у западных банкиров было довольно просто. Европейских инвесторов привлекали оптимистические рассказы об огромных природных богатствах Турции. При этом они закрывали глаза на ее полную неспособность их разрабатывать и неумение вести финансовые дела. Текущая доходность по займам османского казначейства вдвое превышала доходность других английских капиталовложений. Да и инвестора не слишком интересовал тот факт, что проценты выплачиваются не из возросших государственных доходов, а из других иностранных займов и выпуска облигаций. По словам Ричарда Кобдена, «Турция никогда не выплачивала никаких процентов вообще, потому что все деньги для выплаты процентов заимствовала». Процесс нарастал как снежный ком в течение двадцати лет, и османский долг увеличился с четырех до двухсот миллионов фунтов и не был сбалансирован никаким ростом государственных доходов. Платы за него поглощали более 50 процентов годовых ресурсов правительства. Экономическая катастрофа была уже не за горами.

С 1873 года и позже правительство сталкивалось с периодом засухи и голода в Анатолии, что привело к масштабному обнищанию населения и повсеместному росту недовольства. Кульминацией стала суровая зима, когда голодные волки рыскали в окрестностях Стамбула и нападали на одиноких путников. Овцы и крупный рогатый скот погибали в катастрофических масштабах, люди голодали в деревнях, а в городах падали замертво на улицах, и их никто не хоронил. Спад сельскохозяйственного производства оказался таким, что о сборе налогов не могло быть и речи. В результате казна осталась без средств, необходимых для работы правительства.

Итогом стал большой финансовый крах. В октябре 1875 года османское правительство объявило в газетах, что из-за дефицита бюджета кредиторы Порты отныне будут получать наличными только половину причитающихся им процентов. Другая половина будет им возвращена через пять лет облигациями с пятипроцентной доходностью. Это был дефолт, который поколебал положение османского правительства за границей и доверие к нему. Внутри страны он вызвал недовольство султаном и его правительством со стороны официальных кругов турок, не говоря уже об армянах и греках, вложивших средства в правительственные облигации. После заявления в прессе появилась грустная шутка, что пассажиры на пароме через Босфор предлагают платить за проезд только половину цены билета, а вторую половину — пятипроцентными облигациями.

Проблемы правительства, связанные с финансовой несостоятельностью, осложнились начавшимся внутри страны восстанием. Вызванное плохим урожаем и последовавшими вымогательствами имперского налога у крестьян, восстание против местных властей вспыхнуло в Герцеговине. Оно распространилось на Боснию, где вскоре разразилась гражданская война между мусульманами и христианами. Монтенегро (Черногория) и Сербия — хотя последняя, фактически являясь независимым государством, не имела серьезных оснований для жалоб на Порту — вмешались в войну, направив вооруженные отряды. Летом 1876 года пламя восстания перекинулось на Болгарию. Здесь фактически началось революционное движение на Балканах, которому было суждено привести к следовавшим друг за другом войнам, которые в конечном счете полностью изменили облик всего Балканского полуострова.

В Болгарии мятежный лидер, возомнивший себя славянским Наполеоном, вовлек своих последователей в борьбу террористическими методами. Славяне свирепо обрушились на турок-мусульман, которых начали массово убивать. Но через десять дней их восстание было подавлено с еще большей жестокостью турецкими нерегулярными войсками, которых никто не сдерживал в жажде мести. Они совершали зверства, названные британским комиссаром из Стамбула, «пожалуй, самым гнусным преступлением этого века». Дотла сжигая множество деревень, турки не различали ни возраста, ни пола, убив за один лишь месяц не менее двенадцати тысяч христиан. Их оргия убийств, поджогов и насилия достигла своего пика в горном селении Батак. Здесь тысяча христиан нашла убежище в церкви, которую турки подожгли факелами, смоченными нефтью, уничтожив всех находившихся в церкви, кроме одной-единственной старухи. Всего, как сообщалось, от рук турецких солдат погибли пять тысяч жителей деревни Батак из семи.

Первым об этой истории, как и о сражениях Крымской войны, рассказал миру корреспондент английской газеты «Дейли ньюс». Он описал своим читателям двор церкви, который на 3 фута в высоту был «завален лишь частично прикрытыми телами мертвых — руки, ноги, предплечья, головы, все вперемежку, — а на полу церкви лежали ничем не прикрытые разлагающиеся трупы». Подобные преступления в Средние века были слишком хорошо известны на протяжении всего долгого периода «священных войн» турок. Совершенные в более цивилизованном XIX веке примитивной и фанатичной солдатской массой из нерегулярных войск, состоявших главным образом из татар, и впервые показанные миру вездесущей прессой, они вызвали всеобщий ужас и возмущение. Либерал мистер Гладстон поднял вопрос об этом в шедшем нарасхват памфлете «Болгарские ужасы», в котором он потребовал: «Пусть турки поскорее уберутся… со всеми пожитками… из провинции, которую они опустошили и осквернили».

Совпав по времени с масштабным невыполнением турецким казначейством его финансовых обязательств, эти зверства в Болгарии придали туркам новый, внушающий ужас облик, вызвав по всей Британии настроения туркофобии. Все это не оказалось большим сюрпризом для сэра Генри Эллиота, британского посла в Стамбуле, который пояснял: «Мы поддерживали то, что, как нам известно, было лишь полуцивилизованной нацией», но произвело сильное негативное впечатление на британское общество. Англичане резко изменили дружественное отношение к туркам, которое обеспечило народную поддержку Крымской войне. Они подтолкнули министра иностранных дел кабинета тори лорда Дерби к заявлению, что теперь «даже если Россия объявит Порте войну, правительство ее величества сочтет невозможным вмешаться». И действительно, после опубликования памфлета Гладстона генерал Игнатьев, русский посол в Порте, сообщил царю: «Болгарская резня дала России то, чего она никогда не имела раньше, — поддержку британского общественного мнения».

С 1820 года Россия последовательно проводила свою политику поддержки восстаний среди христиан славянского происхождения в балканских провинциях. Одновременно она с усердием преследовала русские интересы и в самой Порте. Генерал Игнатьев нашел готового к сотрудничеству пособника в лице великого визиря Махмуда Недима, разделявшего его враждебность к любой политике реформ как средству, ведущему к усилению западного влияния. Когда на короткое время к власти пришел реформатор Мидхат-паша, Игнатьев стал умело интриговать против него. После увольнения Мидхата, в чем была, несомненно, и заслуга Игнатьева, русский генерал стал убеждать Абдул Азиза в целесообразности той формы правительства, которая существует в России, где суверен является абсолютным правителем.