Аппендикс - Александра Петрова

Я не раз вспоминала этот разговор. Идея возможности получать советы от ушедших, которые продолжат писать стихи и философские трактаты, не занимая больше места своим телом, не умертвляя живое и не загрязняя воду фекалиями, могла быть плодотворной. С другой стороны, мне вспомнился Главк, мой бронзовый знакомый с фонтана Наяд. Он преодолел физическую смерть с помощью знаний, но Руссо окатил его за это презрением.

Возможность иметь дополнительные органы (по три ноги и головы, по сотне зубов) или даже несколько тел подтверждалась пока только после смерти святых людей, чьи останки никогда не заканчивались, а лишь умножались, разбредаясь по монастырям, так что получить подобный дар при жизни было бы здорово. Но вообще-то мне казалось, что я и так за последние недели смогла переварить все книги на свете, что в мои суставы уже вставлены какие-то машинки, которые делают их гибче и выносливее, что я уже сделалась ласточкой, выпью, ланью, кошкой, змеей и, конечно, бараном. Наверное, немного и свиньей, клопом, плотоядной черепахой, мышкой-норушкой, а также сиреной и наядой, водой и огнем. А что до Марса, то с Валом я слетала гораздо дальше. Он был одним из моих проводников в другие вселенные. Прекратить физическое существование после таких путешествий было уже не так и страшно.

Обычно он свистел под окном, и я спускалась открыть двери. Иногда он приезжал на машине, чаще – на перекладных, порой заявляясь со своим подрастающим ирландцем.

Мы уже не удивлялись, что умели читать мысли друг друга и что наши желания, как правило, совпадали и потому удваивались. Однажды, встретившись у моста Сикста, мы одновременно протянули друг другу свертки и обнаружили в них по кольцу. На мосту обычно тусовались нарики, что, свистя на дудках и гремя жестяной банкой с монетами, умели как-то выманить денежку. В теплое время года они укладывались спать в обнимку со своими шелудивыми псами, которые смиренно лежали весь день, вызывая рассеянное любопытство прохожих. Этим ребятам было весело, они болтали друг с другом, общались с черными, которые торговали на мосту всяким барахлом, и атмосфера на пятачке была вечно приподнятой, однако кольцо (и преподнесенное, и преподносимое) вызвало во мне короткое замыкание. Выбирая его, я и не думала о символе изолированности и бесконечности. Мне просто хотелось подарить Валу красивую вещицу, и только теперь я ощутила, как колесо общей памяти с хрустом подминало нас под себя. Наши отношения катили своим стихийным, неостановимым течением, затопляя напрочь все мелкие, но оттого не менее важные и дорогие мне детали. Были ли эти отношения уже только нашими?

Именно на этом фоне убыстряющейся и нарастающей интенсивности всплыла Лавиния.

В тот день она была тиха, даже нежна и показалась мне по-настоящему красивой. Как ни в чем не бывало, еще из давних разговоров запомнив мой адрес, она заявилась в своем женском обличье, которое мы с трудом убедили ее сменить почти месяц назад.

– Ой, ну давайте уже закончим весь этот маскарад, – отмахнулась она от моих испуганных вопросов. – Все. Забей. Они потеряли мой след и обо всем забыли, а мне пора выходить на работу. У твоего друга хорошо, но темно, слишком темно, а тут на улицах лампочки мигают, народ прет с пакетами, подарки скупает. Но главное, я не видела своего мальчугана уже сто лет! Это больше, чем нам обеим вместе!

Лавиния была все еще бледной и возбужденной. Шла, как будто подпрыгивала на батуте. Город и правда ломился от покупателей, машины стояли в четыре ряда, оберточная бумага шуршала, свистела и взвивалась все яростней вслед. Художник Христо, казалось, готовился упаковать в нее весь христианско-буржуазный мир.

– Ну, что ему купить? Пойдем поищем что-нибудь клевое, а потом вместе скорей – к нему, а?

Я даже не успела удивиться, что у нее есть какие-то деньги («Флорин дал», – объяснила она сама, не вдаваясь в подробности). Мне нужно было срочно отговорить ее искать Диего, потому что вот уже несколько дней, как я и сама не знала, где он.

– На этот раз ничего не остается, кроме полиции, как вы считаете? – спросил Марио нас с Валом за четыре дня до этого в сицилийском баре, куда мы оба примчались во время его обеденного перерыва.

В окнах гостиницы на площади Экседры алели Деды Морозы, в портиках мужчины в народных костюмах дули в волынки, народ ходил взвинченный, охота за подарками по длинному семейному списку шла не на жизнь, а на смерть. Попрошайки и темнокожие продавцы танцующих китайских медведей, пукающих гномов и дитять в колыбельках усиливали нажим, на улице сдавали нервы, и мы решили пересесть внутрь. Как раз в этот момент появился старик-латинист с вечной тетрадью, и у стойки они с Марио хлопнули друг друга по плечу. Терять было нечего, и я рассказала ему продолжение уже известной истории:

– Племянник того транса – помните? – не пришел ночевать, не отвечает на звонки, а утром кто-то позвонил и предложил совершить обмен этого пропавшего мальчика на его дядю, ну, на ту девушку, то есть того транса, которого вы слышали на диктофоне.

– Поход в полицию может быть бессмысленным или даже вредным, ведь manus manum lavat,[111] – провозгласил латинист, – но другого не дано.

– К тому же у нас есть запись, – поддакнула я без энтузиазма. Пойти в полицию в принципе мог только Марио или сам латинист. Но он не вызвался.

– Судя по тому, как в Италии идут процессы, вряд ли кто-нибудь обратит внимание на иностранца подобного образа жизни. Похищен ребенок, но бесхозный и бесправный. И все же обратиться стоит, идите, идите в полицию прямо сейчас!

– Мне нужен хотя бы день, чтобы разобраться. С полицией их уйдет куда больше, – сверкнул глазами Вал, – и моя хрупкая, но укрепившаяся за последние дни иллюзия, что я уже неплохо его знаю, снова развеялась. Больше она никогда не вернулась, хотя Вал не успел поведать о своих планах: назавтра уже другой голос с нечитаемого номера назначил Марио встречу.

«Ситуация критическая», – признался незнакомец, когда оба они уселись на втором этаже Фелтринелли за длинный узкий стол, к которому были привязаны свежие газеты. В его стеклах Рэйбан отражалась улица с кирпичным строением терм. Темные очки были единственной деталью, которая могла примирить Марио с идеей, что он угодил в реальный детектив. В остальном этот типчик напоминал больше портье дешевой гостиницы и закомплексованного качка из какого-нибудь спортзала на периферии. «Извращенец – это одно, – он говорил многозначительно, – а тут уже – другое. К тому же за такое, ты меня сам понимаешь, могут уже и не так, – используя жесты и записи на обрывке салфетки, которую сам потом скомкал и спрятал в карман, хранитель тела политика, когда-то на свою беду заинтересовавшегося Лавинией, предложил тайно от своего начальника вернуть Диего всего за двести тысяч евро. – На эти деньги, – наконец разоткровенничался типчик, смекнув, что, несмотря на бежевый плащ и шляпу, перед ним вовсе не один из сыгранных Богартом персонажей, а простодушный близорукий добряк, – далеко-далеко он сможет начать новую, хоть и намного более скромную жизнь, пока не найдет приличную работу. В награду за свое благородство он даже не просит больше. Он человек чести и понимает, что за мальчишку – сироту и нелегала – больше просить неэтично. Ах да, – вспомнил в конце безымянный, – незачем упоминать, что если вдруг что-то всплывет, то говорить будет уже не о чем и не с кем». Он встал. Низкие джинсы подчеркивали его выдающийся холмик. Впрочем, Марио туда не смотрел, кажется, он вообще никогда не испытывал зависти, тем более с этим у него было все ОК. В темных стеклах уже ничего не отражалось, красный кирпич за окном посерел, взгляд Марио автоматически выхватывал строчки из газет: «Намерение России усиливать свои позиции в рамках глобальной экономики; загрязнение окружающей среды: энергия и отбросы в Италии; новые случаи гибели на рабочих местах; факельное шествие по городу; самоубийство – трагедия непризнания».