Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

Рассуждая логически, раз уж Томми все равно выбрасывал деньги на ветер, ему следовало брать одно из менее покупаемых изданий «Фараона» вроде «Фермерских рассказов» или уже упоминавшейся мореходной книжки. Но каждый четверг, когда Томми выходил из Шпигельмана, в руках у него неизменно бывал комикс «Эмпайр». Таков был его небольшой, но мрачный акт неверности отцу: Томми обожал Эскаписта. Он восхищался его золотистой гривой, его строгой, временами навязчивой приверженностью правилам честной игры. Еще он был без ума от добродушной ухмылки Эскаписта, которую тот неизменно носил, даже когда получал по зубам от командира Икс (который с легкостью переквалифицировался из фашистов в коммунисты) или от одного из гигантских прихвостней Цианиды Чертополох. Темное происхождение Эскаписта, в умах его отца и потерянного дяди Джо, смутно отзывалось в воображении Томми чем-то глубоко личным. Он прочитывал всю книжку по пути домой от Шпигельмана, шагая неторопливо, смакуя ее, сознавая о скрипе своих спортивных тапочек по недавно уложенному тротуару, о подпрыгивающем продвижении своего тела сквозь тьму, что сгущалась вдоль краев страниц, пока он их переворачивал. Как раз перед тем, как завернуть на Лавуазье-драйв, Томми швырял книжку в мусорный бак д'Абруццио.

Те участки его прогулки до школы и обратно, которые не были охвачены чтением (а помимо комиксов, Томми поглощал научную фантастику, морские рассказы, Г. Райдера Хаггарда, Эдгара Райса Берроуза, Джона Бьюкена и романы из американской и британской истории) или с подробными мысленными репетициями полномасштабных магических шоу, которыми он в один прекрасный день надеялся поразить мир, Томми проходил как усложненный Томми Клей, всеамериканский школьник, пока еще никому не известный в качестве Жука. Жук было прозванием его альтер эго, костюмированного борца с преступностью, которое появилось однажды утром, когда Томми еще учился в первом классе, и чьи приключения и все более запутанную мифологию он с тех пор частным образом протоколировал у себя в голове. Томми изрисовал несколько толстых альбомов различными историями Жука, хотя его художественный талант был несопоставим с ярким спектром его умственной образности, и получившаяся в результате неразбериха графитовых пятен и крошек от старательной резинки всегда приводила его в уныние. Жук действительно был жуком, реальным насекомым — скарабеем (по крайней мере, в его нынешней версии). И этот самый жук однажды вместе с человеческим ребенком оказался захвачен порывом ветра от ядерного взрыва. Невесть как — в этом месте Томми ничего особенно не уточнял — их природы перемешались, и теперь ум и дух жука, вооруженные твердостью жука и его пропорциональной силой, населяли четырехфутовое тело мальчика, что сидел в третьем ряду на уроке у мистера Ландауэра, аккурат под бюстом Франклина Д. Рузвельта. Порой Томми-Жук мог использовать, опять же не очень понятно как, характерные способности других разновидностей насекомых — например, летать, жалить, прясть шелк. И когда Томми проделывал свои тайные перестановки на стойках у Шпигельмана, это всегда облекалось в таинственную мантию Жука — усики вытягивались и напрягались, фиксируя малейшие намеки на приближение мистера Шпигельмана, которого Томми в подобной ситуации обычно облачал в одежды гнусного Стального Зажима, члена-учредителя Галереи Преступников, противостоящей Жуку.

И однажды вечером, когда Томми разглаживал загнутый уголок очередного выпуска «Странного свидания», случилось нечто удивительное. Он впервые в жизни ощутил реальное подрагивание чувствительных усиков Жука. Кто-то за ним наблюдал. Томми резко оглянулся. За вращающимся барабаном, оклеенным линзами пятицентовых очков, таился мужчина. Как только Томми на него посмотрел, мужчина тут же отвел глаза и притворился, что все это время разглядывал дрожание розового и голубого света на задней стене лавки. Томми мгновенно узнал в мужчине того самого фокусника с грустными глазами из задней комнаты Луиса Таннена. Он вовсе не удивился увидеть этого мужчину здесь, в аптеке Шпигельмана в Блумтауне, что на Лонг-Айленде; и об этой странности Томми всегда впоследствии помнил. Он даже почувствовал — и это также казалось удивительным, — что рад увидеть этого человека. Еще у Таннена внешность фокусника произвела на Томми необычайно приятное впечатление. Он почувствовал неизъяснимую любовь к непокорной гриве черных кудрей, долговязой фигуре в испачканном белом костюме, большим сочувственным глазам. Теперь Томми воспринимал эту внезапную и неуместную любовь лишь как первый толчок к узнаванию.

Как только мужчина понял, что Томми вовсю на него глазеет, он бросил свое притворство. Пару мгновений он просто стоял там с поникшими плечами, густо краснея. Казалось, он собирался дать деру; об этом Томми также помнил впоследствии. Затем мужчина улыбнулся.

— Эй, привет, — сказал он. В негромком голосе мужчины слышался легкий акцент.

— Привет, — отозвался Томми.

— Меня всегда интересовало, что в этих склянках держат. — Мужчина указал на витрину лавки, где два стеклянных сосуда, причудливые лабораторные стаканы с крышками в форме луковиц, вечно хранили свои галлоны прозрачной жидкости, подкрашенной соответственно розовым и голубым. Вечерние солнечные лучи, прорезая сосуды, отбрасывали на заднюю стену пару пастельных теней.

— Я спрашивал мистера Шпигельмана об этом, — сказал Томми. — Даже дважды.

— И что он сказал?

— Что это его профессиональная тайна.

Мужчина с серьезным видом кивнул.

— Мы должны ее уважать. — Мужчина сунул руку в карман и достал оттуда пачку сигарет «Олд Голд». Щелкнув зажигалкой, он закурил сигарету и медленно вдохнул дым, не спуская глаз с Томми. На лице его ясно читалась озабоченность, чего Томми почему-то и ожидал.

— Я твой дядя, — сказал мужчина. — Йозеф Кавалер.

— Я знаю, — отозвался Томми. — Я видел вашу фотографию.

Мужчина кивнул и еще раз затянулся сигаретой.

— Вы придете к нам домой?

— Не сегодня.

— Вы живете в Канаде?

— Нет, — ответил мужчина. — Я не живу в Канаде. Я мог бы сказать тебе, где я живу, но только при условии, что ты никому не расскажешь ни про мое местожительство, ни про меня самого. Это совершенно секретно.

Послышалось песчаное поскребывание кожаных подошв по линолеуму. Дядя Джо поднял взгляд и жестко, по-взрослому улыбнулся, после чего отвел глаза в сторону.

— Томми? — Это был мистер Шпигельман. Он с любопытством разглядывал дядю Джо — не то чтобы недружелюбно, но с интересом, который Томми расценил как отчетливо немеркантильный. — Мне кажется, я не знаком с твоим приятелем.

— Это… гм… это Джо, — сказал Томми. — Он… он просто мой знакомый. — Вторжение мистера Шпигельмана в проход с комиксами не на шутку его смутило. И сновидное чувство спокойствия, охватившее Томми при внезапной встрече в аптеке на Лонг-Айленде с родным дядей, восемь лет тому назад исчезнувшим с военного транспорта у побережья Виргинии, тут же его покинуло. Дома у Клеев дядя Джо был великим «глушителем» взрослых; всякий раз, когда Томми входил в комнату и все резко умолкали, он точно знал, что они обсуждали дядю Джо. Ясное дело, Томми безжалостно изводил своих родителей на предмет любой информации об этом человеке-загадке. Отец обычно отказывался рассказывать про ранние годы партнерства, когда родился Эскапист («Знаешь, братишка, меня это вроде как угнетает», — обычно говорил он). Однако Сэмми порой был склонен порассуждать о нынешнем местонахождении Джо, путях его странствий, вероятности его будущего возвращения. Подобные рассуждения, однако, всегда заставляли отца Томми нервничать. Он тянулся к сигаретам, газете, выключателю радио, к чему угодно, лишь бы прервать неприятный разговор.