Личное дело.Три дня и вся жизнь - Владимир Крючков

Горбачев вел двурушническую политику в отношении КПСС и союзного государства. Как уже говорилось, к этому времени уже достоверно было известно, что у Горбачева и его ближайших единомышленников, в частности у Яковлева, созрел план раскола партии, образования на ее базе социал-демократической партии, возможно, и других партийных образований. Что касается коммунистического ядра, то его, как «догматическое» и «сектантское», Горбачев должен был бросить на произвол судьбы.

Я посоветовался с Болдиным и Шениным и решил откровенно поговорить с Горбачевым. Этот разговор состоялся в конце июля 1991 года.

Горбачев бегло пробежал доложенную ему информацию и, не дочитав до конца, сказал, что она настолько серьезна, что требует детального изучения. Но обещал вернуться к этому разговору по поводу ее несколько позже, в ближайшие дни.

Я понял, что он уходит от вопроса; он, как всегда, вилял, отделывался малозначащими фразами, было видно, что на путь раскола он встал окончательно и бесповоротно.

К тому времени съезд народных депутатов, а также Верховный Совет СССР доставляли Горбачеву все больше и больше беспокойства. Настроения в этих органах, их деятельность, принимаемые решения никак не укладывались в рамки проводимой им линии на разрушение Союза. Мягко выражаясь, многие народные депутаты вели себя странно. Они понимали, что наступает конец законодательной власти, а следовательно, их личной карьере, и тем не менее делали вид, что можно кое-что исправить, подправить, не допустить крайнего варианта, — короче, надеялись на чудо.

В личных разговорах со мной некоторые народные депутаты поднимали острые вопросы, связанные с существованием Советского Союза. Высказывали озабоченность, однако ни о каких конкретных действиях речи не вели, да мне было просто неловко их к этому подталкивать.

Отчетливо видел ситуацию председатель Верховного Совета СССР Лукьянов. Он переживал, его здоровье тогда было не блестящим, давали о себе знать сосуды, мучило давление, но он держался, пытался не допустить самого страшного в развитии ситуации в стране.

А тем временем активно шел процесс разрушения центральных органов союзного государства.

К августу 1991 года было покончено с централизованным планированием. Прекращали свою деятельность одно центральное ведомство за другим. Но неуправляемость экономики мало кого беспокоила. На каждом большом или малом совещании, заседании все взахлеб говорили о рынке, и создавалось впечатление, что рынок — это панацея от всех бед. Вот наступят рыночные отношения, спасут страну от всяких невзгод и предупредят наступление не только экономической, но и социальной катастрофы.

За полтора-два года перед августом 1991 года в результате этапа наиболее интенсивной перестройки, когда ломалось все, что попадалось на пути, кризис экономики начал проявляться драматически.

Люди не знали подлинных причин надвигавшейся катастрофы, путей выхода из создавшегося положения, а сверху на их головы обрушивалась уничтожающая критика в адрес советской власти как виновницы происходящего, неспособной выправить положение в стране.

Но зрели и другие настроения. Люди стали разочаровываться в ходе и целях перестройки. Они хорошо помнили, что до 1985, даже до 1988 года в стране дела обстояли не так уж плохо. Полки в магазинах не были пустыми, продукты питания и промышленные товары стоили дешево. На зарплату 100–200 рублей можно было сносно прожить и, более того, обеспечить себя кое-чем впрок. Миллионы людей ежегодно отдыхали в южных краях. Трудящиеся Крайнего Севера позволяли себе проводить отпуск у Черного моря, и для них это было не так уж обременительно. Миллионы детей воспитывались в детских яслях и садах, летом выезжали в пионерские лагеря по льготным путевкам или вообще бесплатно.

Мучительно вставал вопрос: что же делать в этой ситуации? Как спасти Родину? Как уберечь ее от неизбежного хаоса, до которого оставалось всего полшага?

4 августа 1991 года Горбачев отправился отдыхать на юг, а страна вышла на финишную прямую к своему развалу.

Могу категорически сказать, что для уведомления об этом по линии КГБ СССР было использовано все: официальная информация, информационно-аналитические записки, мои личные разговоры с Горбачевым, прямые предупреждения о надвигающейся беде.

Горбачев как бы соглашался с выводами, сетовал на тяжелую ситуацию, крутил, вертел, словоблудничал, а в последнее время вообще перестал реагировать на тревожные разговоры, стал отделываться ничего не значащими фразами. Не хотелось в это верить, но было совершенно очевидно: президент СССР или бессилен, или не хочет предпринять реальные меры для спасения государства.

Я часто встречался с представителями советской общественности, с государственными деятелями, руководителями министерств, ведомств. Ко мне напрашивались с визитами общественно-политические деятели из зарубежных стран, по тому или иному поводу приезжавшие в нашу страну. Бесед было много, и все они носили настораживающий характер. Собеседники не скрывали своих тяжелых впечатлений о нашей ситуации, говорили о необходимости решительных действий для предотвращения окончательного разрушения государства.

Сотрудники органов госбезопасности также имели многочисленные встречи с представителями советской общественности и приносили такую же информацию. Стоило собраться на совещание в ЦК КПСС, в Кабинете министров, в Верховном Совете СССР или в Совете безопасности или на какую-либо рабочую встречу для обсуждения текущих вопросов, как речь неизменно заходила о критической ситуации в стране. Всем была очевидна неминуемость трагедии, никто не понимал бездействия Горбачева.

Никто не ждал ничего хорошего от предстоящего подписания нового Союзного договора.

После каждого разговора об обстановке в стране Горбачев, как правило, давал указания, поручения продолжать анализ ситуации, готовить на всякий случай соответствующие материалы, предложения. Не исключал возможности введения то ли президентского, то ли чрезвычайного положения в стране или отдельных ее регионах, использования жестких мер в экономике для предотвращения ее полного краха. Все чаще такие поручения он давал председателю Кабинета министров Павлову, министрам Язову, Пуго, мне, ответственным сотрудникам аппарата Президента СССР, руководителям ЦК КПСС. Все подготовленные материалы затем возвращались на доработку или с командой «ждать момента».

При каждом таком поручении Горбачев обычно говорил: «Поднимите старые материалы, актуализируйте их, подправьте с учетом происшедших изменений и будьте наготове». Правда, уже мало кто из нас верил в решимость и способность Горбачева отважиться на решительные меры. Одни списывали это на его характер, на нерешительность, другие приходили к тяжелому выводу, что целью его действий, всей политики являлся развал Советского Союза, смена общественного строя, раскол КПСС, дальнейшее проведение пагубного курса перестройки, полностью себя скомпрометировавшей. Но большинству было очевидно, что президент, лидер партии встал на путь обмана, политического двурушничества и ренегатства.

Перед своим последним отъездом на юг Горбачев поручил Язову, Пуго и мне еще раз проанализировать обстановку, посмотреть, в каком направлении может развиваться ситуация, и готовить меры на случай, если придется пойти на введение чрезвычайного положения.