Часть целого - Стив Тольц

— Разумеется. — Терри повернулся к Кэролайн: — Когда я узнал о смерти твоего сына, я очень сильно расстроился.

— Продолжай, — поторопил его отец.

— Я приказал Эдди следить за тобой. А когда он сообщил мне, что ты познакомился с какой-то ненормальной дамой и она от тебя забеременела, но у тебя совершенно нет денег, я дал указание ссудить тебя некоторой суммой. Но ты не взял. Я не знал, как тебе помочь, поэтому предоставил работу. К сожалению, время было неспокойным, и ты угодил прямиком на войну между бандами. Я не мог предвидеть, что твоя свихнувшаяся подружка спрыгнет на баржу и взорвется вместе с ней. Странный способ покончить с собой. Извини, Джаспер.

— Продолжай.

— Когда ты повез Джаспера в Австралию, я отправил Эдди за тобой. Он приезжал ко мне с какими-то бредовыми отчетами. И я снова предоставил тебе работу. Ты управлял одним из моих стрип-клубов, устроил в нем погром и попал в больницу. Я дал тебе немного бабок, чтобы ты построил свой лабиринт. Затем ты поставил на уши всю Австралию своими безумными идеями, и вот мы встретились. Все шло к тому, чтобы мы воссоединились.

Отец слушал рассказ брата, а мне казалось, я вижу не его, а голливудскую декорацию — стоит обойти кругом, и станет ясно, что он толщиною в дюйм.

— Когда я сидел в тюремной камере и был на волосок от смерти, — продолжал Терри, — мне стало очевидно, что все мои усилия вернуть этику в спорт совершенно бессмысленны. Я понял, если не принимать в расчет несчастный случай, моя жизнь могла бы продлиться восемьдесят или девяносто лет. Я разозлился на себя, сильно разозлился. Старался понять, для чего я все это сделал? О чем думал? И осознал, что хотел оставить на свете свой след, чтобы, когда я уйду, все равно как бы все еще присутствовал здесь. Все подытоживалось дурацкими словами «как бы». И знаешь, что я решил на пороге смерти? Что мне отнюдь не на все наплевать. Я больше не собирался возводить памятник самому себе. У меня случилось прозрение. С тобой бывало подобное? Это потрясающе! Вот в чем оно заключалось: я понял, что убил себя, потому что стремился жить вечно. Погубил жизнь из-за какого-то дурацкого… как бы выразиться…

— Проекта, — подсказал я, и мы с отцом переглянулись.

— Да, да, проекта. Я поклялся себе, что, если выберусь, буду жить моментом, и пошло все в задницу. Пусть другие поступают как хотят, а я стану следовать совету Гарри и до конца своих дней останусь анонимом.

Внезапно Терри повернулся к Кэролайн к посмотрел на нее чистыми серьезными глазами:

— Все хотел тебе позвонить, но каждый раз, когда собирался, вспоминал изолятор, свою камеру смерти, и понимал, что моя любовь была собственнической — как и мои спортивные безумия, способом отгородиться от небытия. Поэтому предпочитал заниматься любовью только с проститутками. С ними нет опасности скатиться в древнее болото ревности и проявить себя собственником. Я, как бы выразился Гарри, снял себя с соревнования. Я свободен и стал свободным с того самого дня. И знаешь, чем я теперь занимаюсь? Каждое утро, проснувшись, десять раз повторяю: «Я животное без души с удивительно коротким сроком жизни». Затем выхожу, и пока мир пляшет или плачет, доставляю себе маленькие радости. Мы в кооперативе зарабатываем не бог весть как много, но на приличную жизнь хватает. И можем позволить себе жить как короли, потому что в Таиланде все дешевле грязи.

Установилось долгое молчание, и никто не знал, куда девать глаза.

— Австралия тебя любит, — наконец произнес отец.

— А тебя ненавидит, — ответил Терри.

Дороги братьев, на которых не было других пешеходов, расходились в противоположные стороны, но, несмотря на это, они пришли к одному заключению: Терри — посредством прозрения в миг катарсиса второго рождения, отец — после долгих рассуждений, размышлений и навязчивых интеллектуальных мыслей о смерти. Необразованный Терри, о котором отец однажды сказал, что он не способен, помочившись на снег, написать собственное имя, интуитивно почувствовал, какую западню представляет страх смерти, и легко ее обошел, словно собачье дерьмо на ярко освещенной улице. А отец, наоборот, умом понимая, где таятся ловушки, умудрился угодить в каждую. Я видел это по его лицу. Отец был раздавлен. Терри жил правдой его жизни, а он нет, хотя это была его правда.

— Ну и к чему мы пришли? — спросил он.

— Вы останетесь со мной. Все.

Мы переглянулись, понимая, что ничего хорошего в этом нет но и выбора нам не дано. Никто не пошевелился. Мы напоминали пещерных людей, чья пещера только что просела в глубь земли. Переводя взгляд с отца на его брата, я подумал: «И эти исковерканные натуры — моя семья!» А затем: «Профессиональные преступники и философы имеют на удивление много общего. Они не в ладах с обществом, живут бескомпромиссно, только по своим правилам и очень плохие родители». Прошло несколько минут, все так и стояли как вкопанные, но я почувствовал: братья тянут меня в разные стороны и рвут на части.

Жизнь в Таиланде текла легко и непринужденно. Эту землю называют страной улыбок. И не случайно: тайцы все время улыбаются, так что сначала я даже решил — мы попали в страну дураков. Впрочем, хаос Бангкока весьма гармонировал с состоянием моего рассудка. Остерегаться приходилось лишь одного — если не считать водопроводных кранов и этих подозрительных улыбок: тайцы чрезвычайно высоко ценят головы, чего не сказать о ногах, и мне постоянно твердили, чтобы я не вздумал целить своими ходулями по черепушкам. Неужели в глазах окружающих я собрался заняться именно этим?

Туристический справочник утверждает: иностранцев не возбраняется посвящать в буддийские монахи. Подобная запись была бы впечатляющим добавлением к моей биографии, подумалось мне, но потом я узнал, что монахи должны воздерживаться от убийства клопов, даже если те заползают к ним в пижаму, им нельзя воровать, лгать, заниматься сексом, предаваться роскоши и употреблять опьяняющие вещества, включая пиво и двойной эспрессо. Из радостей остается одна медитация и ритуальное курение благовоний. Подобная философия основана на понимании, что вся жизнь — страдание, и так оно и есть, если жить, не воруя, не обманывая, не занимаясь сексом и в отказе от роскоши, пива и двойного эспрессо. В любом случае, чтобы стать буддийским монахом, я был слишком переполнен ненавистью. В уме я сочинял письма Адской Каланче. Они включали такие слова, как «ненасытная шлюха» и «распутная дрянь», и пожелания: «надеюсь, ты через рот отрыгнешь свою матку». Буддисты, как правило, мыслят совсем иначе.

Я рассказал Терри о моих планах убить Тима Ланга, и мы смеялись до колик в животе. Это растопило лед между нами, и впоследствии мы провели вместе много дней и ночей. В постель я ложился с уставшими и продолжавшими гудеть ушами. Терри, как и его брат, был склонен к жестоким приступам словесных извержений на любые мыслимые темы. Иногда они прерывались мгновениями рефлексии, и он поднимал палец, словно призывал к тишине всю Вселенную. Раскачивался на толстых ногах, безмолвно раскрыв рот, а его зрачки в это время сужались, будто я направлял ему в лицо луч фонаря. Бежали минуты, пока палец не опускался и он не продолжал говорить. Терри вел себя так в ресторанах, на овощных базарах, на маковых полях и на секс-шоу. Чем больше я проводил с ним времени, тем отчетливее видел за его озорной улыбкой силу и нечто нестареющее. Даже застрявшие в его бороде крошки хлеба, в которых до того обжарилась рыба, казались чем-то вечным, будто сидели там всегда.