Душа бессмертна (сборник) - Василий Иванович Белов

Я долго отлеживался на берегу, размышляя о том, что получается, когда по глупости или зазнайству торопишь события либо когда берешься за непосильное дело. Три старика даже не взглянули на меня: мало ли кто плавает в Тереке? Они молча, сосредоточенно глядели в свои карты. Может быть, они тоже думали, что вся жизнь — это одна сплошная игра?

С тех пор дома, в прохладной Вологде, мне часто снились три этих старика, снился шум стремительного Терека, чуть не утопившего меня. Моздокский базар все время тревожил мою память.

Сейчас, вспоминая все это, я обошел длинную кирпичную стену, опоясавшую обширную площадь базара. На берегу Терека было совсем пустынно. Лишь какой-то упрямый рыбак торчал на мутной излучине со своими удочками. Дымила тлеющая листва и мусор: запах гари, а также ядреная свежесть воздуха усиливали ощущение осени. Шум же реки, наоборот, навевал весенние ощущения, вызывая в душе какие-то странные чувства…

Я вошел на базар через неофициальный вход, как бы с тыла, не желая привлекать внимания к своей персоне. Однако наивность такого приема обнаружилась тотчас же.

— Дяденька, дай денежку!

Девочка-цыганка лет четырнадцати обращалась именно ко мне, и деться было некуда. Она держала одной рукой маленького братишку, одетого, вернее, обутого, в вельветовые штаны, другую руку, ладошкой вверх, протянула ко мне. Я слегка растерялся: она глядела прямо в глаза со всей настойчивостью и решительностью ребенка, дерзнувшего на нахальство и готового к любым результатам.

— А зачем тебе?

В ее чудесных громадных глазах презрительной скукой отразилась банальность моего вопроса, и я почувствовал, что вот-вот покраснею. Но выражение превосходства в ее глазах моментально сменилось выражением фальшивой наивности, и она игриво ответила:

— На мороженое.

— А сколько стоит мороженое?

Тут я вспомнил гоголевского Ивана Ивановича, который спрашивал у старушки-нищенки: «Гм! Разве мясо лучше хлеба?» И устыдился. Поспешно дал девочке двугривенный. Она забежала вперед и, продолжая сеанс гипноза, снова уставилась мне в глаза:

— А ему?

Потом она попросила на братишку, который дома, потом на сестренку…

Ах ты, боже мой! Сколько же было в ней энергичной неподдельной уверенности в праве на мои монеты, которые одна за другой исчезали где-то в складках обширной и пестрой юбки. В ней, видимо, росло не ожидаемое мной чувство благодарности, а легкое презрение и желание выжать из меня все возможное. Она просила и просила монеты, а я давал и давал, в надежде, что в ней вот-вот пробудится чувство стыда. Неизвестно, чем бы кончился наш психологический турнир, если б монеты не кончились. «Все, — я вывернул карманы плаща. — Ничего нет больше». Она сначала недоверчиво, как бы с укоризной покачала красивой черной головкой, но, убедившись в моей искренности, сразу как-то изменилась. Глаза у нее потухли, за-быв сказать спасибо, девочка поволокла братишку дальше…

Базар шумел умеренным шумом, и снова я оказался в одиночестве. Вернее, по соседству с лиловоносым дядечкой, торговавшим зерном. Покупатели шли стороной, но он, казалось, не очень огорчался, глядя, как торгуют другие. Торговля же, и довольно оживленная, шла тут и там. Пожилой кореец в очень старой, но чистой свежепростиранной спецовке торговал капустою, молча, не торопясь отпускал кочаны. Старая осетинка продавала капусту прямо с машины, множество людей перетаптывалось у несчетных мешков с красным и белым картофелем. Стояло с полдюжины запряженных в тележки ишаков. И вообще было такое ощущение, что продающих здесь больше, чем покупающих.

Шуму, однако, имелось уже в достатке. Особенно около одной тетки, торговавшей баклажанами, яблоками и поздними помидорами. Тут же, только другие тетки, продавали лук, свеклу, морковь, перец и еще что-то южное, мне, северянину, неизвестное. Может быть, из-за того, что все мои предки всегда считали зерно, хлеб основой всей жизни, я ревниво следил за дядькой. Пять-шесть мешков с кукурузным и еще каким-то зерном как солдаты стояли около него, а сам он показался мне удивительно живописным. Одет он был в толстополый пиджак неопределенного покроя — обширный и серый. Под этим пиджаком имелся другой пиджачок, тоже серый, а под пиджачком гимнастерка с отложным воротом, какие выдают нашим солдатам на крайнем юге. Из-под гимнастерки виднелась полосатая, не больно чистая ситцевая рубашка. Штаны, заправленные в огромные сапоги, отличались шириной и размерами: из каждой штанины могла бы получиться хорошая юбка. На голове дядечка носил диагоналевую фуражку. Этот колоссальный дядька, видимо, по случаю приезда на базар выбрился, но это сделало его лицо еще более колоритным. Нос на этом лице был совершенно неподражаем, как по размерам и форме, так и по колеру. Толстый, пористый, похожий на большую картофелину, сросшуюся с маленькой, лилового с фиолетовым отливом цвета.

Дядька, потея, громоздился около своих никого не привлекающих мешков. Большие, по голове двухмесячного младенца, кулаки его то и дело тыкались в мешочные завязки, но, как я уже говорил, покупатели шли мимо. Я обрадовался, когда к дядьке подошел какой-то покупатель. Он, не глядя на дядьку, сунул руку в мешок. По-хозяйски, придирчиво понюхал зерно, взял на зуб. И вдруг с возмущением бросил зерно на землю. Громко закричал:

— Зачем испортил? Сырой был, сухой стал!

Дядька не ожидал такого оборота дела. Он по-детски огляделся, ища защиты: мол, видит бог, зерно не испорчено. Какие-то доводы и возражения медленно рождались в его ошарашенной голове. Он хотел что-то сказать, зачем-то переставил с места на место пятипудовый мешок. Но покупатель уже уходил дальше, к двум женщинам, которые тоже продавали зерно. Взял, понюхал и опять громко выкрикнул:

— Зачем испортил? Совсем плохо пахнет! Свинья будит кушать, петух не будит!

— Сам ты петух! — женщины подняли такой крик, что покупатель поспешно удалился. Он сделал по базару большую дугу, издалека слушая потревоженных женщин. Потом подошел к чьим-то стоящим без присмотра мешкам. Потоптался, похрустел суставами пальцев. И вдруг закричал на весь базар:

— А ну каму хороший зерно, каму дешевый зерно!

Можно было бы подивиться быстроте, с какой единственный покупатель зерна обернулся тоже продавцом. Только дивиться на Моздокском базаре некогда. Внимание поминутно отвлекается новыми сценами. Вот молодой офицер с красивой супругою только что приобрел куль картошки и спешит удалиться. Он явно стесняется этого недостойного воинского звания занятия, старается изобразить на лице брезгливую надменность, но по молодости