Битва за Лукоморье. Книга 2 - Роман Папсуев

– А про то, что я мужа твоего спас да тебе живым-здоровым вернул, ты уже забыла, невестушка? – хохотнул брат-близнец алырского царя. – Когда его лиса-чародейка околдовала и в камень обратила? Не я бы – так и остался б на веки вечные окаменевшим, даром что трех змеев в капусту порубил… Он всегда такой был: мо́лодец, что орел, а ума, что у тетерева.

Мадина чуть передвинула зеркальце, с пристрастием изучая вторую серьгу. Отвечать она не собиралась, так что деверю, хочешь не хочешь, пришлось продолжать.

– Вы оба мне теперь по гроб жизни обязаны, – Николай топнул ногой, половицы под его сапогом надсадно заскрипели. – А где она, ваша благодарность? Нет, ты губки не надувай, ты скажи: как Пров посмел меня предать и за моей спиной с русичами сговориться?

– Точно сказать? Разозлишься, еще разобьешь что.

– Говори уж.

– Ну хорошо же. Пойми наконец, болван: ты же на гибельное дело брата толкнул, когда подбил его войну с Баканом начать! – Мадина вскочила со скамьи. – А всё этот Карп Горбатый, чтоб его… Ох, будь неладен тот час, когда вас, двух дураков, с ним судьба свела на кривой дорожке, а потом Пров его своим советником сделал! Слышала я, как он тебя еще весной уговаривал за ковшом меда: мол, дела в Алырском царстве из рук вон плохо идут, казна – пустая, наемному войску платить нечем, народ из деревень разбегается – и поправить те дела можно, только на баканцев походом сходив… А ты сидел, чучело хмельное, речи его ядовитые на ус мотал-мотал – вот глаза у тебя на баканские земли-то и разгорелись… Да еще и Прову потом в уши вы с Карпом эту же песню напели. Он их и развесил, что твои лопухи…

– Всё высказала, невестка? – Николай с шумом втянул воздух. – Тогда меня послушай. Братишка мой совсем молодецкую удаль растерял… Угрелся у твоего подола, про ратные подвиги забыл. Ничего дальше своего носа видеть не хотел, покуда я его за шиворот не встряхнул – и не решили мы Бакан против шерсти потрепать.

Он осклабился. Широко, с этаким злым весельем.

– А Карпа не трогай, Карп – мужик умный. Надежнее человека у братишки при дворе нет: будь иначе, мы бы и тайну нашу ему никогда бы не доверили. Карп дело говорит: победа над баканцами всем в Алыре рты заткнет, кто Гопоном Первым недоволен. И старому боярству, которое с Провом в разладе, и простому люду.

Николай по-хозяйски прошелся по горнице. В «глазок» теперь его было не видно, но голосина у Мадининого деверя оказался не тише, чем у братца. Каждое его слово Добрыня с Василием хорошо слышали.

– Потечет баканское золото в алырские сундуки – и все, кому нынче твой муж поперек горла стоит, сапоги ему целовать станут… А Пров, башка еловая, разнюнился – из любви к тебе едва задумку нашу не порушил. Не имел он права великоградским послам без моего ведома обещания раздавать! Мы с ним какой клятвенный уговор заключили? Что в мыслях всегда будем едины – и, покуда живы, всё будем на двоих делить. И бой, и славу, и заботы, и победы, и чашу вина, после боя распитую… Ну, вот кроме разве что тебя. Или не положил я между нами на ложе саблю, когда ты меня в первый раз увидела, за мужа приняла – да ночью в опочивальне мне на шею, как кошка, вешаться стала? А, невестушка?

Зеркальце, которое Мадина крутила в руках, в Николая все-таки полетело. Тот с ухмылкой поймал его в воздухе за украшенную кораллами ручку и положил на стол.

– Дурак, – лицо Мадины пламенело алым огнем. – Жеребец стоялый. Вот перебесишься наконец, сам жену себе найдешь по сердцу – тогда язык нахальный прикусишь… Только жалко мне до смерти ту девку несчастную, которая за тебя пойти согласится.

– Коли я женюсь когда-нибудь, то – не на такой язве, как ты, – огрызнулся Николай. – А муженьку твоему ненаглядному сорвать наши замыслы не позволю, так и знай! Вы с Провом потом мне еще спасибо скажете: я вам новые земли добуду.

Мадина закусила губу.

– Он… у тебя?

– Ну да, – кивнул Николай. – И будет у меня сидеть, пока я всё Баканское царство под свою руку не возьму. А послы русичей пускай утрутся – да мухомор съедят. Утром выпровожу их из дворца… Эй, эй, невестка, ты чего опять? Да не сделал я Прову ничего худого – я же не зверь какой! Подумаешь, слегка с разворота в ухо приласкал… Мы – братья, родная кровь. Подеремся – да помиримся.

Мадина зло утерла глаза, снова опускаясь на скамью.

– Последний раз говорю, бессовестная твоя душа, – подбородок царицы вздернулся. – Отпусти Прова – и не начинай войну. Алыру она одни беды принесет. Подумай: ведь и у нас, и в Бакане из-за тебя по мужьям да по ребятам будут бабы горькие слезы лить. А сколько крови в землю за перевалом впитается… Ради чего? Ты же на самом-то деле не о нас с Провом печешься. Тебе славы хочется – и хорошей драки…

Голос Мадины зазвенел.

– Тебя ведь это, как червяк, изнутри точит – то, что Пров себе ратную славу уже добыл, а ты с ним всё никак в подвигах не сравняешься. И что никак оно не сбывается, пророчество то самое – про то, что на роду тебе великим воином написано стать, о котором вся Славия заговорит… Не так разве?

– Хватит! – оборвал ее Николай, ударив кулачищем по столу.

Изукрашенный чеканкой и крупными лиловыми самоцветами браслет на его широком запястье так и сверкнул белым огнем. А Добрыня опять подивился тому, как неразличимо похожи близнецы из села Большие Вилы. Голос в голос – и волос в волос. Даже темно-русые вихры на макушках у обоих топорщатся одинаково. Только вот Николай и впрямь держался понахальней – и был, по всему судя, еще круче да жестче норовом, чем брат.

– Недосуг мне с тобой болтать: у меня дел невпроворот. Надо войско к походу готовить. Недели не пройдет, как мы на баканцев нападем! – рявкнул Мадинин деверь. – А к зиме победу над ними в ихней столице отпразднуем. Ясно?

Дверью Николай, выходя, грохнул так, что в окне задрожали стекла.

Выждав немного, Мадина встала.

– Всё теперь понял, Добрыня Никитич? – одно лишь это царица у воеводы и спросила, выпуская побратимов из тайника. – Ох, слава Белобогу – обошлось… Я ведь эту горницу для разговора с вами нарочно выбрала. Подумала: если что, будет где вас спрятать… Тайник этот еще по приказу моей бабки сделали, Николай про него не знает.

Добрыня кивнул. Потер занемевшую шею.

Чувствовал он себя, признаться, так, словно его по голове исподтишка огрели. Чем-то очень тяжелым, вроде волотовой булавы.

– Главное понял, – хмуро ответил великоградец. – Ты, Мадина Милонеговна, хорошо разговор повела. А герб хитрый Гопону Первому кто из братьев придумал?

– Вместе придумывали. На него еще и мой платочек попал, – невесело улыбнулась Мадина. – Я его Прову дала, когда он со змеями насмерть бился. Рукоять сабельную обернуть… Будет время – расскажу тебе все от начала до конца. И про то, как Прову с Николаем весь Алыр заморочить удалось, тоже расскажу, но – потом. Пока, если не передумал, хочу у тебя, посол великоградский, помощи попросить. Больше мне довериться некому, а мужа моего вызволять надо – иначе мы войну не остановим.