Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош

Кислота и Гордец где-то по пути подхватили весьма объемистые заплечные сумки. Из своей златомостец извлек полусапожки без каблуков и на шнуровке, а также просторную белую рубаху без вышивки. На голову он повязал цветастую косынку, отчего стал похож на пирата, как их себе представляла Малышка. Когда он рылся в своем мешке, девушка услышала тихий шелест и заметила аккуратно сложенную антскую кольчугу, такую же, как у его спутников.

Псеглавец стоически переносил дневную жару в своей довольно-таки теплой одежде, не изъявив желания что-то снять, хоть его рубаха была весьма плотной, сшитой из грубого домотканого полотна. А уж про собачью шкуру и говорить не приходилось. Малышка прикинула и пришла к выводу, что пес, раньше носивший ее, был ростом с доброго теленка. Кольчуга Гордеца, казалось, была сплетена специально для него, сидела как влитая, ни одно колечко не шевелилось, даже когда ант переходил на бег.

Кстати, она да еще меч были единственными стальными вещами. В остальном северяне предпочитали обходиться костью. Из нее оказались сделанными все пуговицы, застежки и даже небольшой нож, висевший на широком поясе. Фляга была вырезана из дерева и обтянута кожей. Девушка хотела вернуть ее хозяину, но в сумке у Гордеца обнаружился целый мех с такой же жидкостью. Он наполнил флягу до краев и вернул княжне.

– Тебе нужнее. Только пей маленькими глотками и нечасто, а то захмелеешь.

– Ага, начнешь песни похабные орать, приставать к нам, – поддержал его чуб, спрятав в усах ехидную улыбку.

Вообще Малышка заметила, что у Самоты было больше всего оружия. На поясе не одна, а две сабли. Рукоять еще одной торчала из переметной сумы. Там же лежало штук шесть пистолей, еще по паре за поясом и в седельных кобурах. Она так поняла, что и пистоли Кислоты – оттуда же. Чубовское оружие отличалось от златомостского деталями отделки. Кроме того, к седлу были приторочены еще два ружья. Это не считая нескольких ножей за алым кушаком: одного изогнутого, широкого, видимо боевого, и не меньше пяти метательных.

– А что значит «Самота»? – спросила Малышка, хлебнув из фляги.

– Это по-чубовски, – пояснил Кислота. – Одиночество, уединение, что-то такое. Опять же у этого слова свои оттенки, их сложно перевести. Но братья, называя нашего спутника так, наверно, хотели этим сказать, что он слишком уж одиночка, слишком чурается других людей.

– Ага, – подтвердил тот, о ком они говорили. – Плохой из меня соратник, товарищ. Одному мне проще. Если бы не в схиму, то в пластуны, наверно, подался бы.

– А это кто? – не поняла девушка.

– Что-то вроде ваших лазутчиков. Хотя ближе всего к нашим пластунам ваши вилецкие егеря, бывшие острожские.

– А ты откуда про Острожское княжество и егерей его знаешь?

– Так в нашем Коше первыми пластунами и были опальные острожские егеря. Давно еще. Но несколько дум сохранилось. Одна – про острожца, которого ордынцы в плен взяли, а он егерем оказался. Его в рабство продать хотели… дальше я там немного не помню, ну короче, за что-то выпороли его бичами, и он поклялся до конца дней мстить ордынцам. Ночью щепкой открыл замок на кандалах и бежал на Сечь, стал чубом и до старости обучал молодых пластунов, которые немало лыха наробылы ордынцям.

– И никто не задается вопросом, как острожец умудрился попасть в плен к ордынцам? – усмехнулся Кислота.

– Это же дума, чудной ты человек! Ее сердцем слушать надо, а не ушами. Эх, слышали бы вы, как вечерами ее пластуны поют у костра под бандуру. Хотя что я вам рассказываю? Кто вольного степного ветра не нюхал, тому наших дум не понять.

– Мало удовольствия слушать рев десятка пьяных чубов, – отмахнулся Кислота.

Малышка перевела взгляд на анта. Тот сидел на пятках, о чем-то задумавшись. Вообще странное место они выбрали, чтобы дождаться ночи. И в целом все это выглядит странно и непонятно.

– Может, найдем какую-нибудь таверну? – предложила девушка.

– Нельзя, – коротко ответил Гордец.

– Почему?

– Кислота должен был находиться рядом с Механиком, когда взорвался порох. Город наводнен соглядатаями тайного приказа. Если его увидят, зададут вопрос: «Почему ты не сгорел вместе с учителем?»

– Но он ведь Изяслав Саблин, глава тайного приказа.

– Пойми ты, дева, нет больше Изяслава Саблина. Он спас Золотой Мост и через день был убит врагами. Герой ушел из жизни в легенду. Остался послушник Кислота. А он – либо мертвец, либо предатель. Выбор невелик. Можно было бы найти таверну. А можно и через ворота прорваться с боем, не дожидаясь ночи. Только пойми ты, не хочу я устраивать еще одну засеку из тел.

– Лайно всэ цэ, – изрек чуб и пояснил свою мысль уже по-венедски, чтобы до каждого дошло: – Почему герой должен скрываться? Саблин отдельно, Кислота отдельно? Подожди, явишься сюда лет через десять – такого про себя наслушаешься! А ты же жив еще. Но попробуй докажи кому-то что-то. Герой-то неведомый Саблин – богатырского росту, косая сажень в плечах, зело велик и могуч, э-ге-гей, держите меня семеро, шестеро не удержат! А вот этот плешивый разве может быть легендарным Изяславом? Да ни в жизнь. В вашем Золотом Мосту лицемер на лицемере сидит.

– Хочу тебе возразить. – Кислота тяжело вздохнул. – Хочу… но, увы, нечего.

Новая мысль вдруг вспыхнула в голове Малышки, подобно далекой зарнице. Стена, златомостские власть имущие, избитый егерский сотник, друг детства. Даже имя вспомнилось: Радигост.

– Кислота, как ты думаешь, а того сотника имперского уже казнили?

– Его собирались отпустить, – задумчиво ответил тот.

– Ага, только не всего, – серьезно кивнул чуб. – Некоторым такая жизнь хуже смерти. Беспомощный слепой калека. Брр. – Он передернул плечами.

– Сомневаюсь, что сегодня до него кому-то будет дело. Весь город ловит имперского лазутчика, взорвавшего Хранителя города.

– А где его держат? – задала девушка еще один вопрос.

– Корчевский сотник. – Кислота иронично усмехнулся. – С чего бы им интересовалась дочь последнего корчевского князя? Никак вызволять навострилась? Так ты, красавица, о том и думать забудь. Нам нынче сидеть надобно тихонечко и даже макушку не высовывать. Тем более не играть в героев-освободителей, лихих да разудалых.

– Я его с детства знаю.

– Сочувствую. Но в Золотой Мост никто его не звал. Сам пришел. Я не спорю, наказание слишком жестокое, но заслуженное.

– Какое наказание, человече? – подал голос ант. – Он не преступник, а воин. Попал в плен. Его либо казнить, как остальных, либо отпустить – так или за выкуп. Но не калекой делать.

– Да не спорю я с тобой! Сам понимаю. Он же не тать ночной, но что мы можем поделать?

– Мы? Четверо послушников не из последних? Действительно, что мы можем сделать? – насмешливо переспросил Гордец.

– Не четверо, а двое. Ты да я. Самота – калека, а Малышка – не воин, не лазутчик.