Голод Рехи - Мария Токарева

подумав, Рехи. Санара, которая все это время стояла совсем рядом, внезапно порывисто отвернулась. Ее голос вернул к реальности из сказочного сна:

– У меня… был опыт… общения с маленькими детьми.

Рехи насторожился, сжав кулаки. Он ничего не знал о ней, но не хотел обидеть светлую вестницу, которая привела его к Лойэ и сыну. Только, вероятно, уже обидел, задев старые раны, ведь они находились все в том же жестоком мире бесконечных потерь.

– У нее были младшие братья и сестры, – прошептала сдавленно Лойэ и трепетно провела по белому пушку на голове младенца. Рехи перехватил ее руку, дотронувшись и до сына. Тот не заплакал. И встретившиеся руки родителей будто заключили безмолвный договор: они никому не отдадут малыша. Ни людям, ни ящерам, ни Стражам.

– Да не шепчи, Лойэ. Не шепчи. Я могу об этом говорить. Уже не больно, – покачала головой Санара, садясь рядом с колыбелью по другую сторону от Рехи. – Почти не больно. Я была старшей дочерью в семье полукровок. Мы жили сами по себе на пустошах в предгорьях по ту сторону хребта. Потом… пришел Ураган. Тот самый! – В мозгу Рехи тут же пронеслись неиссякаемо яркие картины буро-сизого облака в разрезах красных молний. – И никого не осталось. Никого, кроме меня. Так я и пошла в деревню Ларта через горы. Казалось, что там найду тех, кто мне будет рад. В итоге попала в плен к людям.

– Ой, осторожно-осторожно! – спохватилась Лойэ, когда малыш взмахнул рукой и на округлой нежной щеке оставил царапину. – Ну вот! У него сейчас так быстро ногти растут. Удивительно даже…

– И это тоже нормально для его возраста, – снисходительно рассмеялась Санара, отвлекаясь от печальных воспоминаний. – Радость моя, у вас прекрасный малыш.

– Санара помогает мне во всем, – гордо заявила Лойэ, склоняясь над сыном и невероятно бережно откусывая отросший острый ноготок. Рехи бы так не сумел, но признавал, что пустынные эльфы способны не только калечить своими острыми зубами.

– Да ты и сама все умеешь.

– Учусь.

– Он совсем не кричит, – заметила Санара. – Вон, испугался Рехи, но не пискнул даже.

– Не испугался! К тому же я тебе уже объясняла: эльфийские дети никогда не кричат, чтобы не привлекать хищников… – усмехнулась Лойэ, но притихла: – Так уж нас изменило проклятье. Не кричат, только плачут. Я не хочу, чтобы он плакал. Я думала, в Бастионе никто не будет плакать. Я думала…

Она не договорила, но Рехи догадался: она думала, что проклятье кровопийц тоже спадет. Хотя бы с их сына. Пока он пил материнское молоко, и они не представляли, каким он вырастет. Главное, чтобы вырос.

Рехи впервые так четко видел цель и смысл своего существования: главное, чтобы вырос его сын. А для этого… Неужели для этого требовалось спасти целый мир? Он ведь обещал Митрию свалить от Стражей куда подальше при встрече с Лойэ. Душу заполоняли новые и новые противоречия.

– Как его зовут? – спохватился Рехи.

– Натт, – сказала Лойэ. – Но если тебе не нравится, мы выберем ему другое имя. Мы ведь теперь вместе можем решать. Правда же?

– Правда. Мне нравится, – кивнул Рехи. Он не привык перечить ей, хотя раньше ужиться у них не получалось. Странно. Как же странно свивались узоры судьбы, хотя, может, очень просто и закономерно.

Рехи смотрел на Лойэ, поражаясь, как ей подходит роль заботливой матери. Она поднесла подавшего голос Натта к груди. Они оба сияли потаенной радостью, одно целое – мать и сын, сын и мать. И теперь рядом он, Рехи, отец малыша. Он надеялся когда-нибудь понять смысл этого слова, которое окутало его, как драгоценная мантия. Не для власти и правления, а для защиты. Теперь он по-настоящему осознавал себя Стражем Мира – этого крошечного мира, который подарила ему Лойэ. Она уложила их сына в корзину, и вскоре Натт заснул.

– Поздно ты пришел. Он уже устал, спать пора.

– Раньше не получилось. Знала бы ты, как за мной следят.

– Понимаю. Еще бы не понимать.

Они застыли в неловком молчании. Санара покачивала корзину, Лойэ придвинулась вплотную к Рехи, положила голову ему на плечо и прикрыла глаза. Рехи тихо вдыхал запах ее волос, вспоминая те дни и ночи, которые они провели вместе. Еще тогда, когда носились по пустыне безмозглой стаей. Что-то изменило их, возможно, ураган, возможно, долгий путь. Но они стали людьми, чувствовали, как люди, те, что жили до Падения, те, что умели любить. Те, кого еще защищал Двенадцатый.

«А таких, как мы, уже не нравится защищать? – мелькнула злоба в теплых мыслях Рехи; он посмотрел на мирно посапывающего Натта и задумался: – Чем этот ребенок отличается от тех, которые рождались до Падения? Чем он хуже? Почему не имеет права жить счастливо, как люди до Падения? Почему не может увидеть свет?»

Впрочем, и в прошлые времена не все и не всегда рождались счастливыми. Красивые сказки о прошлом даже старый адмирал не расцвечивал яркими красками небылиц. В них всегда зло оставалось злом.

– Лойэ, так вы шли через горы, и ты… ты носила под сердцем ребенка? – проговорил неуверенно Рехи. Он и так догадывался, но хотел бы услышать ответы на многие вопросы.

– Тише. Говори тише. Да. Думаю, это случилось после нашей последней ночи в той пещере, – задумчиво протянула она.

– Зачем ты ушла… зачем… – твердил, как заклинание, Рехи.

– От призраков и за мечтой.

– Мы бы дошли вместе. Я бы защитил тебя.

– Ты был тогда не готов. Сейчас – изменился. Я вижу, чувствую.

– Я бы… я бы остался с тобой там навечно.

– Тогда наш сын не родился бы. И мы бы все погибли. Ты же знаешь, что за хребтом все уничтожил разлом?

Лойэ отстранилась и пристально поглядела на него. Теперь в ней вновь проступили привычные черты сурового воина.

– Знаю.

– Мне кажется, я чувствовала, что надо уходить. После урагана начала чувствовать, что нельзя там оставаться, – кивнула она.

– Как же вы дошли?

– Тяжело, – призналась Лойэ, обнимая Рехи, пряча лицо у него на плече. – Сначала-то неплохо, я сражалась, как обычно. Через горы так и шли. А потом стало тяжело. Очень тяжело. И еще этот пепел повсюду на перевалах… Дышать тяжело. Хотя мы успели дойти до Бастиона. Но ты же знаешь, для эльфийских женщин рождение детей – это почти приговор.

– Да. Из-за того, что мы питаемся кровью, – признал Рехи. Он с трудом представлял, какую боль пережила возлюбленная. Боль родившей женщины он бы никогда не понял до конца. Но, очевидно, она была сравнима с той, которую причиняли