Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

– А когда я пришел, ты решила, что легче позволить мне думать, будто ты… будто Аннабель умерла.

– А разве нет? – спросила я.

Адам повернулся, и мы впервые по-настоящему посмотрели в глаза друг другу.

– Почему ты так говоришь? Разве после того, как ты сбежала, получив время подумать… столько было всего… ты должна знать… я…

Голос его оборвался. Адам опустил голову.

Я ощутила вдруг, как что-то задело меня, что-то пронзительное и острое пробило броню безразличия, которой, точно раковиной, затянулась рана восьмилетней давности. Оказывается, мало было научиться жить с воспоминаниями о его жестокости и равнодушии – прошлое все еще волновало меня.

– Адам, – жестко произнесла я, – восемь лет назад мы поссорились, потому что были несчастны и не имели перед собой никакого будущего, если не причиним другим зло, причинять которое мы права не имели. Я же тебе сказала, я не хочу возвращаться к этому. Но ты не хуже меня помнишь наш разговор.

– О боже, да! – перебил он. – Думаешь, с тех пор я не проживал снова и снова каждую минуту этой ссоры? Я знаю, почему ты сбежала! Не считая даже Кона и твоего дедушки, у тебя хватало к тому причин! Но все равно не понимаю, почему ты не написала мне ни письма, ни единого слова, пусть даже сердитого.

На сей раз молчание растянулось, как сияющая нить, что никак не хочет лопнуть. Солнце разгорелось, и косые лучи падали из-за живой изгороди, золотя верхушки высокой травы. Роуэн покосился на нас и отошел подальше. Звук срываемой им травы громко раздавался в утренней тишине.

Когда я заговорила, голос мой уже звучал как грозное предзнаменование – порой инстинктивно чувствуешь приближение несчастья.

– Но ты ведь получил мое письмо.

Не успел Адам раскрыть рот, как я уже знала ответ. Правда была начертана на его лице.

– Письмо? Какое письмо?

– Я написала из Лондона, – выговорила я, – почти сразу.

– Я не получал никакого письма. – Он облизнул губы. – Что… что там говорилось?

Восемь долгих лет я думала о том, что бы хотела сказать. Но теперь только и произнесла, мягко и тихо:

– Что если это даст тебе хоть капельку счастья, я стану твоей и уеду с тобой, куда только захочешь.

Лицо Адама исказила гримаса боли, точно я ударила его. Он закрыл глаза и провел по ним рукой – безжалостный утренний свет выхватил уродливые очертания. Адам уронил руку, и мы снова взглянули друг на друга.

– Милая, – сказал он просто, даже устало, – я его в глаза не видел.

– Теперь понимаю. Наверное, мне следовало понять раньше, когда я не получила ответа. Могла бы знать, что ты не способен на такую жестокость.

– Господи, – он даже не злился, – да уж могла бы.

– Прости. Мне и в голову не приходило, что письмо могло затеряться. Обычно ведь не теряются. А я чувствовала себя такой несчастной и такой одинокой, и… и отрезанной… а в подобные минуты от девушек не приходится ждать особой рассудительности. Адам, не гляди на меня так. Все уже в прошлом. Я несколько дней подождала – скорее всего, я и уехала-то в Лондон, чтобы дождаться тебя, на самом деле сначала я вовсе не собиралась взаправду уезжать за границу. Но потом, после того как я позвонила – она сказала тебе, что я звонила? – Увидев выражение его лица, я слабо улыбнулась. – Да, я даже звонила тебе.

– Боже ты мой. И Кристал сняла трубку?

– Да. Я притворилась, будто ошиблась номером. Не думаю, что она узнала мой голос. На следующий день я снова перезвонила, и трубку сняла миссис Рудд. Она не знала, кто я, просто сказала, что дом закрыт, а вы с миссис Форрест уехали – вот так, не уточняя. Тогда-то я и решила… тоже уехать. Я отправилась к одной подруге, которая эмигрировала. Немного денег у меня с собой было. Я приглядывала за ее детьми и… ну ладно, все остальное не важно. Я больше не писала тебе. Просто не могла, понимаешь?

– Да. – Вот так смертельно раненный человек не замечает своей раны, пока не заметит струящуюся на траву кровь. – Неудивительно, что ты сказала все, что было сказано, тогда, той ночью. Похоже, на совести у меня даже больше, чем я думал.

– Ну что ты мог поделать, если письмо затерялось? Вряд ли… Адам!

Он вскинул глаза:

– Что такое?

Я облизала губы. Голос у меня вдруг охрип.

– Интересно, что случилось с письмом? Об этом-то мы и забыли. Я ведь только что сказала, обычно письма не теряются – как правило. Ты не думаешь, – я снова облизала губы, – что его взяла она?

– Кристал? Как, во имя всего святого… о боже, да нет же, не может быть. Не смотри на меня так, Аннабель, чертов конверт, скорее всего, пылится в каком-нибудь ящике для невостребованных писем на континенте. Нет, милая, она ничего не знала. Готов поклясться, она ничего не знала.

– Адам, как ты можешь утверждать наверняка! Если она…

– Говорю же, она не знала! Никогда даже не намекала, что знает! И уверяю тебя, если бы она нашла против меня такое оружие, то уж не преминула бы пустить его в ход.

– Но когда ей стало настолько хуже…

– Это было не скоро. Несколько лет после твоего отъезда она оставалась просто невротичкой. Только после пожара – после того, как я увез ее во Флоренцию, – только тогда ее можно было назвать по-настоящему душевнобольной. Тогда я и увез ее в Вену. И в то время она ни разу не упомянула о тебе.

– Но, Адам, ты не знаешь…

– Отлично знаю. Прекрати, Аннабель!

– Адам, мне никто не рассказывал… как умерла Кристал.

– Ты тут ни при чем, – хрипло ответил он. – Даю слово. Во-первых, после ее смерти в бумагах не обнаружилось твоего письма, а она, будь уверена, сохраняла все.

– Значит, она покончила с собой?

Адам замер, точно человек под непосильным весом, удерживающий его лишь мужеством отчаяния.

– Да.

Снова воцарилась тишина. Мы стояли так неподвижно, что на ветку орешника рядом со мной опустился королек, прощебетал сердитую и пронзительную трель, а потом снова сорвался и улетел. Ну вот, думала я без малейшей трагедии, конец главы, все нити связаны, объяснения даны. Больше говорить не о чем. Лучше распрощаться и идти домой завтракать, прежде чем трагедия растворится в смущении и двое возлюбленных, которым когда-то казалось, будто весь мир погиб вместе с ними, заведут беседу о погоде.

Та же мысль мгновенно пробежала и по лицу Адама, а вместе с ней и какая-то упрямая решимость. Он шагнул вперед, искалеченная рука сжалась.

– Ну ладно, – сказала я, – мне лучше вернуться, прежде чем Кон увидит, что я каталась на Роуэне.

– Аннабель…

– Адам, не заставляй меня говорить, что все кончено.

– Не заставляй меня говорить, что ничего подобного! Во имя всего святого, как ты думаешь, почему я вопреки всем доводам рассудка поверил тебе, проникся к тебе симпатией… о боже, больше чем просто симпатией, если только не знал в глубине сердца, кто ты есть на самом деле, несмотря на весь тот вздор, который ты тут нагородила?