Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

– Прелесть. – Голос у него по-прежнему был возмутительно отстраненный и академический. – Я бы даже пошел дальше. Я бы сказал: он прекрасен.

– Правда? – Жюли не меньше меня изумилась этой внезапной склонности к преувеличениям. Держа котенка на вытянутой руке, она с сомнением оглядела его. – Он, конечно, премиленький пусенька, но тебе не кажется, что этот ярко-розовый носик и вправду нечто? Ужасно славный, конечно, особенно с этим пятнышком на кончике, но…

– Ярко-розовый? – переспросил Дональд. – Я бы не назвал его ярко-розовым.

До меня вдруг дошло, что он даже не взглянул на котенка. Никем наконец не замечаемая, я попятилась к выходу.

– Но, Дональд, он же ярко-преярко-розовый, просто умопомрачительно розовый и даже жутко страшненький, только прелесть какой милый!

– Я, – уточнил Дональд, – говорил не о котенке.

Мгновение Жюли, раскрыв рот, смотрела на Дональда, а потом, вмиг растеряв всю свою самоуверенность, залилась пунцовым румянцем и начала запинаться.

Дональд спрятал трубку обратно в карман.

– Ждем вас обоих к вечеру, – сказала я, хотя вполне могла бы ничего не говорить, и вышла из стойла.

Пока я выходила, Дональд осторожно отцепил котенка от плеча Жюли и положил обратно в ясли.

– Мы ведь не хотим раздавить бедного малыша, правда?

– Нет-нет, – поспешно согласилась Жюли.

Тем же утром, чуть позже, после уборки, которую я сочла достаточным вкладом в домашнее хозяйство, я извлекла свои садовые инструменты из угла амбара, где они всегда хранились. Разумеется, сперва мне хватило предусмотрительности поинтересоваться у Лизы, где они могут быть. Похоже, никто ими не пользовался с тех самых пор, как я в последний раз брала их более восьми лет тому назад. Странно было чувствовать, как руки мои так привычно скользнули на ровный черенок тяпки, странно было ощущать ладонью знакомый бугорок на ручке лопаты. Я отнесла инструменты в мастерскую и оказала первую помощь секатору и лезвиям лопаты и мотыги, а потом загрузила все вместе в тачку и отправилась поглядеть, что можно сделать с заброшенным садом.

Я провела там все утро, и поскольку начала с газонов и дорожки, то вскоре садик снова приобрел вид места, о котором хоть мало-мальски заботятся. Но работа ни на миг не помогла мне. И все время, пока я подстригала траву, выравнивала лопатой края, рыхлила сухие, заросшие сорняками грядки, мои воспоминания, отнюдь не притупленные тяжелым трудом, все болезненнее терзали меня, как будто, остря инструменты, я заточила и их тоже.

Те весна и лето, восемь лет назад… мартовские дни, когда земля пахла так остро и влажно и все кругом шло в рост. Май – сирень у ворот в полном цвету, и в каждом цветочке качается капля дождя, и этот медовый аромат. Июнь – малиновка громко щебечет среди восковых цветов жасмина, а я роюсь в земле, спиной к дому, мечтая об Адаме и нашей следующей встрече…

Сейчас на дворе снова стоял июнь, земля иссохлась, в воздухе висела тяжесть. Сирень отцвела, а жасминовый куст погиб много лет назад.

А мы с Адамом обрели свободу – но все было кончено.

Внезапно вилы выворотили из земли глыбку луковиц – осенних крокусов. Сочные шары были обернуты тонкой шелестящей чешуей. Опустившись на колени, я аккуратно взяла их в руки.

И тут на меня налетело очередное воспоминание. Эти крокусы цвели в тот последний день, день моего бегства из Уайтскара. Они полыхали в сумерках язычками бледно-лилового пламени, когда я ускользнула из дому на встречу с Адамом в тот страшный вечер. И они стелились поникшими шелковыми лентами под утренним дождем, когда с первыми проблесками зари я на цыпочках кралась по тропинке и дальше, прочь, через мостик к шоссе.

Внезапно я поняла, что по лицу у меня струятся слезы, а в руках крепко-накрепко стиснуты сухие луковицы.

До ланча оставалось еще около часа, когда Бетси позвала меня из дома. Мне послышалось, будто в ее голосе звучит тревога, а выпрямившись и повернувшись, я увидела, что она очень взволнована и машет рукой, чтобы я поторопилась.

– О мисс Аннабель! Мисс Аннабель! Скорей же, пожалуйста, скорей!

Это смятение и тревога могли означать только одно. Я выронила из рук тяпку и бегом пустилась к дому.

– Бетси! Что-то с дедушкой?

– Да…

Миссис Бейтс взволнованно теребила фартук. Сейчас, когда с лица ее сбежали все краски, лишь румяные щеки остались такими же яркими, как обычно, и казались нарисованными, а черные глазки выглядели одновременно испуганными и важными, экономка особенно напоминала маленькую деревянную фигурку из Ноева ковчега. Она тараторила еще быстрее обычного, точно боялась, что в произошедшем обвинят именно ее, и торопилась оправдаться.

– …И когда я относила ему завтрак, он был в полном порядке, ну как огурчик, вот вам вся правда и ни слова лжи. «Сколько раз вам повторять, – говорит он, – пережарите гренки, отдайте птицам. Я эту гадость в рот не возьму, – говорит он. – Выбросьте все и сделайте новые». А я так и сделала, мисс Аннабель, и он был как огурчик…

Задыхаясь, я схватила ее за плечи, не обращая внимания, что руки у меня все в земле.

– Бетси! Бетси! Что случилось? Он умер?

– Господи помилуй, нет! Но у него удар, как тогда, а на сей раз это может плохо кончиться, мисс Аннабель, милая вы моя…

Все не умолкая, она засеменила за мной по переходу. Они с Лизой – узнала я – находились на кухне, готовили ланч, как вдруг колокольчик дедушки зазвенел. Это был старомодный колокольчик на шнурке – целый ряд таких висел под потолком кухни. Он так и залился трезвоном, точно дергали сердито или от какой-то внезапной необходимости. Миссис Бейтс поспешила наверх и нашла старика без сознания в кресле-качалке рядом с камином. Он уже почти совсем оделся, только пиджак не успел, и, наверное, вдруг почувствовал себя плохо и, падая, успел дотянуться до шнурка от звонка. Миссис Бейтс с Лизой вдвоем кое-как уложили его в кровать, а потом Бетси побежала за мной.

Большую часть этих сведений она успела излить на меня за те краткие мгновения, пока я добежала до кухни и сунула грязные руки под кран. Схватив полотенце, я наскоро вытиралась, когда в холле раздались тихие шаги и на пороге показалась Лиза. Она не разделяла суетливой тревоги Бетси, но бесстрастное лицо сделалось чуть бесцветней обычного, а в глазах мне почудился проблеск тайного возбуждения.

– Вот вы где, – отрывисто произнесла она. – Я уложила его в кровать и накрыла. Он упал, когда одевался. Боюсь, это серьезно. Аннабель, вы не позвоните доктору? Телефон в блокноте. Миссис Бейтс, кажется, вода уже достаточно нагрелась, налейте как можно скорее две бутылки. Мне надо возвращаться к нему. Аннабель, как вызовете доктора Уилсона, сбегайте и приведите сюда Кона.

– Лиза, я должна его видеть. Позвоните сами. А я…

– Вы не знаете, что надо делать, – коротко оборвала она. – А я знаю. Это уже случалось. А теперь поспешите.