Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории. Том 1 - Освальд Шпенглер

– изначально рабочая гипотеза[340]. Грек вопрошал о сущности зримого бытия; мы вопрошаем о возможности овладеть незримыми силами, движущими становлением. То, что было для того сладостным погружением в кажимость, является для нас насильственным вопрошанием природы, методическим экспериментом.

Подобно постановке проблем и методам, также и основные понятия являются символами одной, и лишь одной данной культуры. Античные праслова ἄπειρον, ἀρχή, μορφή, ὕλη не могут быть переведены на наши языки; перевести ἀρχή как «праматерия» означает лишить его аполлонического содержания и заставить то, что осталось, слово как таковое, нести на себе отзвук чуждого смысла. То, что античный человек наблюдал как «движение» в пространстве, он понимал как ἀλλοίωσις, изменение положения тел. Из того способа, каким зрительно переживаем движения мы, получилось понятие «процесса» (от procedere, «продвигаться»), чем выражается вся энергия направления, без которой для нас невозможно никакое размышление о природных процессах. Античная натурфилософия установила в качестве первичных различий зримые агрегатные состояния, знаменитые четыре элемента Эмпедокла, а именно неподвижно-телесный, подвижно-телесный и бестелесный[341]. Арабские «элементы» содержатся в представлениях о потайных структурах и констелляциях, которые определяют вид, в котором вещь является зрению. Попробуйте подойти поближе к этому способу ощущения, и вы убедитесь, что противоположность твердого и жидкого означает совершенно разные вещи для ученика Аристотеля и для сирийца, а именно в первом случае это будет степень телесности, а во втором – магическое свойство. Так возникает образ химического элемента, той разновидности магических субстанций, которая посредством таинственной каузальности является из вещей и вновь исчезает в них и даже подвластна влиянию небесных светил. Алхимия несет в себе глубокое научное сомнение в скульптурной действительности вещей, σματα греческих математиков, физиков и поэтов, которые она растворяет и уничтожает, чтобы отыскать тайну их сущности. Это настоящее иконоборчество, подобное иконоборчеству ислама и византийских богомилов. Здесь открывается глубокое неверие в осязаемый образ, в котором является природа, образ, бывший для греков священным. Борьба по поводу личности Христа на всех ранних соборах, приведшая к несторианскому и монофизитскому расколам, – это есть алхимическая проблема[342]. Ни одному античному физику не пришло бы в голову исследовать вещи, отрицая или уничтожая их зримую форму. Поэтому никакой античной химии не существует, точно так же как не было никакой античной теории субстанции Аполлона вместо способов его явления.

Химический метод в арабском стиле является знаком нового миро-сознания. Его открытие связывается с именем загадочного Гермеса Трисмегиста, который, должно быть, жил в Александрии одновременно с Плотином и Диофантом, основателем алгебры. С механической статикой, аполлоническим естествознанием, разом было покончено. И опять-таки одновременно с окончательным освобождением фаустовской математики Ньютоном и Лейбницем также и западная химия[343] освободилась от своей арабской формы благодаря Шталю (1660–1734) с его теорией флогистона. Как одна, так и другая становятся чистым анализом. Уже Парацельс (1493–1541) преобразовал магическую склонность к получению золота в научно-фармацевтическую. В этом ощущается изменение мироощущения. Роберт Бойль (1626–1691) создал затем аналитический метод, а тем самым и западноевропейское понятие элемента. Однако не следует обманываться в этом отношении: то, что принято называть основанием современной химии, эпохи которой ознаменованы именами Шталя и Лавуазье, вовсе не представляет собой разработки «химических» идей, если понимать под ними алхимические воззрения на природу. Это есть конец химии в собственном смысле, ее растворение в глобальной системе чистой динамики, ее включение в то механическое воззрение на природу, которое было основано Галилеем и Ньютоном в эпоху барокко. Элементы Эмпедокла обозначают телесное поведение, элементы теории горения Лавуазье (1777), которая последовала за открытием кислорода (1771), – доступную человеческой воле энергетическую систему. «Твердый» и «жидкий» – это теперь обозначения для отношений напряжения между молекулами. Наши анализы и синтезы не только вопрошают и уговаривают природу, но и ее принуждают. Современная химия – это раздел современной физики поступка.

То, что мы именуем статикой, химией, динамикой (исторические обозначения, не имеющие для современного естествознания глубокого смысла), представляет собой три физические системы аполлонической, магической и фаустовской души, каждая из которых выросла в своей культуре, так что и значимость каждой ограничена лишь одной культурой. Этому соответствуют математика евклидовой геометрии, алгебра, высший анализ, а также искусство статуи, арабески, фуги. Если мы пожелаем различать три вида физики (рядом с которыми всякая иная культура может и должна была бы поставить еще и свою) по их представлению о проблеме движения, получится механический порядок состояний, скрытых сил, процессов.

3

В силу же того, что устроенное неизменно по каузальным принципам человеческое мышление имеет тенденцию сводить картину природы к возможно более простым количественным единицам формы, допускающим причинно-следственное постижение, измерение и исчисление, короче, механические дистинкции, в античной, западной и вообще всякой другой возможной физике неизбежно возникает учение об атомах. Про индийское и китайское учение об атомах нам известно, что некогда они существовали; арабское отличается такой усложненностью, что его изложение представляется ныне совершенно немыслимым. Что же до аполлонического и фаустовского, между ними существует глубокая символическая противоположность.

Античные атомы представляют собой миниатюрные формы, западные же являются наименьшими количествами, а именно количествами энергии. В первом случае основным условием для образа оказывается наглядность, чувственная приближенность, во втором же это абстракция. Атомистические представления современной физики, к которым принадлежат также[344] теория электронов и квантовая теория термодинамики, все в большей и большей степени предполагают то – чисто фаустовское – внутреннее созерцание, которое требуется также во многих областях высшей математики, таких как неевклидовы геометрии или теория групп, и недоступно дилетанту. Динамический квант – это протяженность в отвлечении от любых чувственных качеств, избегающая каких бы то ни было взаимодействий со зрением или осязанием, для которой выражение «образ» не имеет никакого смысла, т. е. нечто абсолютно непредставимое для античного естествоиспытателя. Это справедливо уже применительно к монадам Лейбница, а далее в еще большей степени – к картине, нарисованной Резерфордом в отношении тонкой структуры атома (с положительно заряженным ядром и планетной системой отрицательных электронов), которую Нильс Бор объединил в новую картину с элементарным квантом действия Планка[345]. Атомы Левкиппа и Демокрита были различны по форме и величине, т. е. являлись чисто скульптурными единицами и, как говорит само слово, «неделимы» лишь с этой точки зрения. Атомы западной физики, «неделимость» которых имеет совершенно иной стиль, сравнимы с музыкальными фигурами и темами. Их «сущность» заключается в колебаниях и излучении; их соотношение с природными процессами такое же, как у мотива с музыкальной композицией[346]. Античный физик поверяет внешний вид, западный же – действие этих последних элементов картины ставшего. Это и означают