Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

Одно было совершенно ясно: впереди Польша.

Выслушав мое сообщение, Коба сказал:

— Началось! Нетрудно представить, о чем он говорил и что разбирал. Оккупация Польши — это война с Англией и Францией! Но возможно, и нет! Франция сейчас слаба. У нее нет мобилизованной армии… Слаба и политически. Да и чем поможет ей Англия? Жалких несколько дивизий. Скорее всего, как вчера, когда Франция наплевала на договор с чехами, Англия наплюет на свой договор с поляками. Второй Мюнхен — первый вариант нынешних событий. Европе предавать не впервой… Но есть и иной вариант. Фюрер понимает, что воевать Англия и Франция решатся, только если будем воевать и мы. Наши триста дивизий! Что это значит? Это значит, что для товарища империалиста фюрера вопрос жизни и смерти — не дать нам заключить союз с ними. Ради этого следует приползти хоть на коленях. Но это понимают и они. Этим мы заставим поторопиться и их. Заставим и их предложить нам что-то серьезное… Теперь все должны нам предлагать!..

Я слушал Кобу, решавшего судьбы мира, и видел замерзшего грузина, уткнувшегося носом в стену в ледяном Туруханске, и его собаку, лижущую тарелку. Чудны дела Твои, Господи, как сказали бы в нашей семинарии!

— Так что будем годить — как пишет товарищ Салтыков-Щедрин, — закончил Коба.

Я понял: он пока не решил, что делать.

Англия и Франция наконец-то услышали наши призывы. В Москву отправились их военные миссии.

Коба послал на переговоры представительнейшую делегацию во главе с военным наркомом Ворошиловым. Но оказалось, Англия и Франция выделили каких-то жалких офицеров, которые к тому же неторопливо и долго до нас добирались. Было ясно: они по-прежнему не хотят военного союза с нами. Как сообщали «кембриджцы» из Лондона, Чемберлен не желает связывать себя с большевиками, он не хочет нашего участия в польских делах. Миссии направлены лишь для того, чтобы попугать Гитлера и заставить его отказаться от немедленных военных действий.

Чемберлен очень невысоко ценил наши военные силы.

Мой агент прислал доклады обоих английских военных атташе. Они дружно писали, что наша армия и ВВС способны хорошо обороняться, но вести серьезные наступательные действия не могут.

Однако в Берлине думали иначе.

Мне тогда пришлось спешно отправиться во Францию и Бельгию… Вернулся я только к майским праздникам.

1 мая 1939 года состоялся парад. Я был на Красной площади и с удовлетворением отметил: рядом с Кобой на Мавзолее стоял нарком Литвинов.

Но уже 3 мая мир потрясла сенсация. Это была малюсенькая заметка в «Правде». В разделе «Новости» сообщалось о том, что товарищ Литвинов освобожден от должности народного комиссара по иностранным делам по собственной просьбе, и на его место назначается Председатель Совета народных комиссаров товарищ Молотов.

Литвинов, ратовавший за союз с западными демократиями, укрепление Лиги Наций, был прогнан! И еще: еврея заменил русский! Коба широко отворил дверь для переговоров с Германией.

Ночью… это был вторник 15, точнее, уже 16 августа, меня разбудил звонок. Коба сказал:

— Немедленно приезжай, машина у твоего дома.

Через полчаса я был в его кабинете. Там уже сидели Молотов и Ворошилов.

Оказалось, ночью послу Шуленбургу пришла срочная телеграмма из Берлина. Шуленбург тотчас попросил приема у Молотова. Его обязали прочесть эту телеграмму вслух Молотову, перед тем как вручить ее, — столь важна она была.

Исполнив просьбу, он попросил немедленной аудиенции у Сталина, чтобы лично передать ему этот важнейший текст.

И он передал.

Теперь эта телеграмма была в руках Кобы. Никогда не забуду, как он читал ее. Прочел, потом положил, прошелся по кабинету. Опять прочел. Какое торжество было на его лице! Наверное, так торжествуют ученые в момент, когда опыт подтверждает их величайшую догадку. Только за догадками Кобы стояли жизни и смерти миллионов…

Наконец он прочел ее и нам…

Историческая телеграмма была за подписью министра иностранных дел Риббентропа, но конечно же писал ее не этот известный глупец. (Гитлер, назначая его министром, сказал Герингу: «Риббентроп хорошо известен в английских дипломатических кругах». — «В том-то и беда», — вздохнул в ответ Геринг.) Как и положено, ее писал Гитлер (точно так же за всеми важными телеграммами Молотова стоял Коба).

Гитлер, после всех его проклятий, антикоминтерновского пакта, бесконечных заявлений о великой миссии разгрома еврейского большевизма, спокойно писал Кобе о том, что наши отношения подошли к историческому повороту и пора вспомнить, что говорит нам История. А история говорит одно: России и Германии всегда лучше оставаться друзьми.

«Кризис германо-польских отношений, спровоцированный политикой Англии (?!), делает желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений. В противном случае дела могут принять такой оборот, что оба правительства лишатся возможности восстановить германо-советскую дружбу и совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой… Будет фатальной ошибкой, если от незнания взглядов и намерений друг друга наши народы не договорятся».

Далее сообщалось, что в Москву готов прибыть Риббентроп, чтобы от имени фюрера изложить его взгляды господину Сталину и тем самым заложить фундамент окончательного урегулирования германо-русских отношений.

— «Совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой…» — Коба усмехнулся. — Однако нас приглашают за обеденный стол. Ну, что на это скажешь? — Он взглянул на Молотова.

(Ворошилов до сих пор не проронил ни звука, но и Коба ничего у него не спрашивал. И вообще к Ворошилову он обращался только во время застолий.)

Молотов молчал, поблескивая пенсне.

Коба посмотрел на меня. Я сказал то, что он так хотел услышать:

— Невероятно, Коба!

— Глупцам это кажется невероятным. Но товарищ Сталин хорошо понимал этого мерзавца. Товарищ Сталин уже после Мюнхена предсказал удивительнейшие события — в отличие от прочих товарищей и господ. Он знал и ждал, что все повернется именно так.

Он был страшный человек, мой друг Коба. Но великий.

Лишь сейчас, приведя в порядок записи донесений своих агентов, я понимаю, что возможность союза Коба и Гитлер прощупывали давно. Так что описываю для Истории длинную шахматную партию Кобы.

Уже в 1936 году мои агенты сообщили мне, что в нашем торгпредстве появился странный человек — некто Давид Канделаки. (Это был наш с Кобой давний знакомый. С шестнадцати лет он участвовал в Революции, был боевиком. После Революции стал наркомом просвещения в Грузии.)