Гурджиев. Учитель в жизни - Чеслав Чехович

недели беспокойного ожидания. Владельцы магазинов и остальные жители Подмокли-Подмонецка, сочувствуя нашему бедственному положению, не позволяли нам платить за что-либо. Через три недели нас забрали обратно в Будапешт, мы добрались туда к вечеру. Как только мы вышли из вагона, нас тут же окружили переодетые в штатское полицейские. Они провели нас к боковому внутреннему двору, где уже ждали автомобили, чтобы отвести в местную тюрьму по отдельности.

«Еще одно испытание!» – думали мы.

Следующим утром нас вызвали, одного за другим, в кабинет, где на ломаном русском настоятельно «посоветовали» никому ничего не рассказывать о нашем неудачном приключении. Нам запретили проходить рядом с украинским посольством, поскольку, если группой мы едва унесли ноги, то поодиночке нас ликвидируют незамедлительно. Конечно, к тому времени нас едва ли прельщала возможность влипнуть еще в одно приключение. Слава Богу, Георгий Иванович каким-то образом сумел выслать визы для нас с Алексеем. Немецкий консул тут же выдал нам все необходимые проездные документы для завершения нашего путешествия.

В Берлине нас тепло встретили, Гурджиев с изумлением и состраданием выслушал историю наших злоключений. По окончании нашего отчета он произнес: «Благодаря вашим страданиям вам простится, по крайней мере, по два ваших греха».

С благодарностью мы вспоминали о практическом совете Гурджиева, данном перед отъездом из Константинополя. Что бы мы делали, если бы разделились? Действительно ли он предвидел то, что с нами случится?

* * *

За пять месяцев путешествия из Константинополя в Берлин во время вынужденных остановок в различных центрально-европейских городах у нас с Алексеем, вопреки всему, все же случались очень радостные моменты. В большинстве мест, через которые мы проезжали, военные власти принимали русских эмигрантов, и мы были очень благодарны им за гостеприимство. Все мы жили вместе, где бы нас ни размещали, но по вечерам Алексей и я уходили отдельно ото всех и пытались понять нашу ситуацию с точки зрения учения Георгия Ивановича. Иногда подобные организации обеспечивали нас жильем и питанием, так что свободного времени у нас было предостаточно. Мы намеревались извлечь из этого пользу, как социологи, изучая жизнь местного населения, уровень культуры, привычки, интересы и то, как они выражают свои устремления. Поскольку мы страстно желали понять значение и ценность искусства для человеческого общества, нас особенно привлекали музеи, памятники, религиозные постройки, художественные выставки. Конечно, мы рассуждали довольно наивно.

Но мы устали от этих систематических экскурсий в область искусства. Все больше и больше я убеждался в истинности высказывания: «много желать – добра не видать». Алексей считал, что ценность произведения искусства зависит от производимого им впечатления. Прежде всего, он был художником, но работал и реставратором, и даже научился писать иконы. Он обычно смотрел на картину через импровизированный окуляр из свернутой в рулон газеты; выделяя и увеличивая определенные части картины, можно более четко рассмотреть композицию. Мне интересно было так рассматривать пейзажи, но другие картины, казалось, теряли свое истинное значение. В любом случае, мои собственные вопросы об искусстве оставались без ответа.

Через несколько дней после отчета о нашем путешествии в Берлин, мы поделились с Гурджиевым своими впечатлениями и исследованиями в области искусства. Я ждал подходящего момента, чтобы глубже исследовать этот вопрос, и однажды, застав его одного, спросил: «Георгий Иванович, во время поездки мы посетили множество музеев, видели много картин, много произведений искусства. Скажите, в чем настоящая ценность произведения искусства?»

«Ценность произведения искусства, – ответил он, – в его содержании».

Такое утверждение меня озадачило. Рассматривая произведение искусства, я могу увидеть, что оно из себя представляет. Но содержание? Что это такое? Я задумался. Кажется, он прочитал мои мысли, и спросил: «Вы же можете воспринять содержание книги, не так ли?»

«Могу», – ответил я.

«И вы понимаете, что есть разные виды книг?»

Я согласился.

«Вы знаете, что у книг различная ценность, в соответствии с их содержанием. Произведение искусства похоже на книгу – специалист может передать знание, фрагменты понимания или даже рассуждение об эволюции человека. Настоящее произведение искусства столь же точно, как учебник математики».

Я не понял ничего из его слов. Заметив, как я разинул рот от удивления, он добавил: «Вы не понимаете того, что я говорю, потому что ничего не понимаете в искусстве. То, что вы видели, не настоящее искусство, а в некотором смысле, просто декоративные объекты, не обладающие для меня никакой настоящей ценностью».

«Но, господин Гурджиев! Их показывают в музеях – храмах искусства – и многие из них стоят хороших денег!»

«Думайте, Чехович! Вы говорите о чем-то совсем другом».

«Чем-то совсем другом? Все называют это искусством, и разве это не работа великих художников?»

«Бедный Чехович, – вздохнув, произнес он. – Ваши глаза все еще закрыты покрывалом иллюзий. То, о чем вы говорите, всего лишь их коммерческая ценность».

«Коммерческая, да! – воскликнул я, – но люди и платят за великие произведения искусства!»

Гурджиев с улыбкой продолжил: «Остатки домашних туфель Марии – Антуанетты недавно были проданы за сто тысяч французских франков. Это много, и все же, объективно, эти остатки стоят меньше ножки того табурета, на котором вы сидите».

Я не мог этого понять. Объективная ценность – никакая…; огромная денежная ценность… Не дав мне времени поплавать в густом тумане недоумения, Гурджиев продолжил: «Ценность картины для коллекционера – субъективна, но ее ценность с точки зрения настоящего искусства – объективна. Эти две ценности очень редко совпадают, примеры, когда они соответствуют друг другу, исключительны. В большинстве случаев ценность произведения искусства чисто субъективна».

До того времени я не уделял какого-либо внимания значению слов «субъективный» и «объективный».

«Вы должны понять, Чехович, что благородной деятельности под названием «искусство» фактически больше не существует, бесполезно искать его, особенно в современном мире Европы или Америки. Историки искусства в наше время озабочены только продуктами своих собственных «знаменитых» художников. Подобная деятельность не имеет ничего общего с художественным миром древних традиций, но носит то же самое название. Историки, пишущие о подобной субъективной деятельности, всего лишь описывают то, что им преподносят зигзаги псевдо-художников. Такие зигзаги совпадают с успешными тенденциями в разных отраслях искусства, а эти разнообразные движения происходят из источников, которые невежды, узурпирующие название «художников», якобы открывают, изобретают или создают. Известные сегодня футуристы описывают «заг» в истории искусства, тогда как вчера свой «зиг» делали кубисты – вот это и есть история искусства. К какой же степени вырождения все это приведет?»

«Что же до коллекционеров, «любящих искусство» – покровителей современного искусства – то они всего лишь хотят угнаться за модой. Они хотят иметь возможность похвастаться обладанием не какой-то отдельной картиной школы