Кафешантан. Рассказы - Григорий Наумович Брейтман

город. Между тем, раньше, когда он ухаживал за другими певицами, такие факты мало его трогали. Он охотно вводил прежних женщин в круг своих друзей и улаживаниями за ними не возмущался, а иногда это льстило ему и забавляло его. Во время последнего ужина с Дубровиной Рылеев против воли и желания устроил ей сцену ревности, наговорил ей много грубых и резких слов, укорил Дубровину ее профессией, насмехался над ней. Вследствие того, что в его словах было много правды, они сильно уязвили Дубровину и оскорбили ее. Не будучи в состоянии спорить с ним, она только вскочила со слезами на глазах прошептала: — вы мне не муж и не отец, и не имеете никакого права укорять меня. Бог с вами.

Дубровина быстро ушла, хлопнув дверьми и едва не плача, а Рылеев взбешенный и сконфуженный, хотел бежать за ней и просить прощения, но остался на месте, так как сознание своей правоты останавливало его, разум его взял верх над сердцем. Его охватила злоба, он вдруг возненавидел профессию Дубровиной, возненавидел ее обязанность развлекать мужчин.

Дубровина, в свою очередь, скучала по Рылееву, но не хотела, пойти к нему первая. Она и сердилась еще на него и думала, в то же время о том, что он, может быть, охладел иже к ней. так как певицей долго не увлекаются. Ей приходило в голову, что. может быть, другая приехавшая в «Олимп» женщина теперь интересует его. Дубровина полагала, что Рылеев сердит на нее или старается быть сердитым, чтобы прервать с ней знакомство и, что, если она по собственной инициативе придет к нему в кабинет, он может ее не принять. Этого она боялась, потому что знала, что в кафе-шантанах мужчины лишь наружно вежливы с женщинами; в общем, они всегда грубы и жестоки, не щадят женского самолюбия и не думают, что иногда своим обращением причиняют им душевную боль.

Дубровина воспользовалась встречей с давним знакомым — вице-губернатором, и для времяпрепровождения и развлечения стала с ним беседовать в кабинете. Разговаривая и вспоминая прошлое с вице-губернатором, Дубровина хотела плакать, хотя по ее наружному виду вице-губернатор никогда бы не предположил этого. Душа у Дубровиной ныла, она была охвачена тоской и всем своим существом рвалась к Рылееву.

Когда Ольменский с гадкой и, вместе с тем, деловой улыбкой сказал ей, что с Рылеевым находится Де-Колье, Ольменский понимал, что подымает целую бурю в душе Дубровиной. Ольменский знал певиц и их ревнивое самолюбие, как будто-бы странное в таком учреждении, как кафешантан. Действительно, Дубровина побледнела.

— Чего же ты пустил ее сюда, — спросила она Ольменского со злобой. —Сколько ты получил за это от нее?

Дубровина знала, что Ольменский даром не привел певицу к богатому гостю, и, наверное, взял за это мзду с Де-Колье, которая жаждала общества Рылеева.

Ольменский пожал плечами.

— Скажите, пожалуйста! — ответил он: — ты меня, ведь, не просила, чтобы я не пускал ее. Рылеев сам меня попросил пригласить ее.

Ольменский не хотел ссориться с Дубровиной, так как она имела успех, имела всегда хороших гостей и заставляла своих ухаживателей давать ему подачки.

— Я ей покажу, — прошептала Дубровина, и глаза ее сверкнули, — будет она меня знать!

— Оставь, не делай скандала. Как тебе не стыдно, словно ты девочка, Что он тебе — любовник? Де-Колье певица и идет туда, куда ее зовут. Как будто ты не понимаешь.

Дубровина, понимала и молчала, хотя сильно волновалась.

— Хорошо, — прошептала она, едва не плача, — пусть кутит с Де-Колье, а я к нему больше никогда не пойду. Пусть себе, — шептала она, удаляясь от Ольменского, не желая выказать перед ним волнения, — пусть. Что за ревность к пассажиру? Я право с ума сошла на старости лет. Чем, в самом деле, Де-Колье виновата, что ее позвали к богатому гостю. Он еще может подумать, что я гоняюсь за ним из-за денег: Бог с ним, нечего дурить... я певица... а он гость... и больше ничего... Не стоит расстраивать себя, следует быть благоразумной.

Но чем более она себя успокаивала, тем обильнее лились слезы из ее глаз, и лицо ее передергивалось судорогою. Она чувствовала, что Рылеев дорог ей помимо ее воли и желания, против принципов, заставивших ее вступить на поприще кафешантанной певицы после романа с офицером, бросившим ее и женившимся на «деньгах», как говорили все. После первых недоразумений с Рылеевым, после его упреков и злобных насмешек, она старалась стряхнуть с себя эту, внезапно, как вихрь, налетевшую на нее любовь, освободиться от новых душевных мук. Она старалась не думать о Рылееве, ей приходила в голову мысль завязать знакомство с другими кутилами, приглашавшими ее в кабинет, напиться с ними и потом заставить Рылеева отшатнуться от нее. Дубровина была заражена общим убеждением, царящим в этом мире, что любовь приносит певицам несчастье.

После разговора с Ольменским, Дубровина хотела возвратиться в кабинет к вице-губернатору и приблизилась уже к дверям, но снова подумала о том, что с Рылеевым теперь Де-Колье и что, может быть, он с ней любезничает, так как Де-Колье умеет подластиться к мужчине.

Дубровина схватилась рукой за грудь, и глаза ее выразили ужас, Дубровина вдруг оценила значение всех этих чувств, волнений и страданий, сообразила все и устрашилась. Мимо нее бегали официанты, размахивая своими салфетками и не обращая на нее внимания. Дубровный не знала, что делать, в ее голове проносились разные проекты избавиться от этого положения и состояния: то она хотела тайно уйти из ресторана домой и уехать совсем из города, то ее порывало напиться, устроить скандал Де-Колье и оскорбить чем-либо Рылеева.

Вдруг Дубровина увидела Лаврецкую, поспешно взбегавшую по лестнице и едва не падавшую от волнения. Девушка тяжело дышала и была бледна. Ее огромная голубая газовая шляпка с большим, круглым, красным пером, сбилась на бок. Не видя, в каком состоянии находилась Дубровина, девушка подбежала к ней и схватила ее за руки своими трепетавшими и холодными пальцами.

— Дорогая, милая, спрячьте меня куда-нибудь: они мне хотят устроить скандал, — заговорила в испуге девушка.

— Что такое, какой скандал? — изумилась Дубровина.

— Они, гости, пьяные, я их обманула... Они ищут меня, — необыкновенно волновалась Лаврецкая...

В это время в коридор вбежал оживленный Ольменский.

— Ты здесь? — воскликнул он, обращаясь к Лаврецкой, — видишь, что ты наделала — скандал, драка, везде узнают, тебя никуда больше не примут. Я тебе