Во имя справедливости - Джон Катценбах

— Поезжайте туда! Поезжайте в округ Эскамбиа и посмотрите, что представляет собой Пачула. Это в двадцати-тридцати милях к югу от Алабамы. Пятьдесят лет назад меня бы там просто вздернули на первом столбе. На моих палачах были бы белые балахоны с остроконечными капюшонами, а в руках они держали бы горящие кресты. Времена меняются, — с горечью в голосе добавил Фергюсон, — но не слишком быстро. Теперь меня не просто повесят, а казнят со всеми полагающимися церемониями. Суд. Адвокат. Присяжные. Конституционные права и все такое прочее. Меня не просто линчуют, а линчуют в полном соответствии с буквой закона. Поезжайте туда, мистер белый репортер. Поезжайте, задайте несколько вопросов, и сами все увидите. Вы думаете, мы живем в девяностых годах двадцатого века? Поезжайте в Пачулу! Там вы убедитесь в том, что время не везде идет с одинаковой скоростью.

Откинувшись на спинку стула, Фергюсон сверлил Кауэрта гневным взглядом.

Помещение, в котором они находились, внезапно показалось Кауэрту невыносимо маленьким, и он подумал о том, что его статья будет посвящена узникам крошечных помещений.

Тем временем Фергюсон снова заговорил:

— Мистер Кауэрт, неужели вы действительно думаете, что Пачула ничем не отличается от Майами?

— Я так не думаю.

— И правильно делаете. Знаете, что забавнее всего? Если бы я совершил такое преступление — а я его, поверьте, не совершал, — так вот, если бы я совершил такое преступление в Майами и против меня были бы такие же жалкие улики, в обмен на чистосердечное признание меня наверняка признали бы виновным в убийстве без отягчающих обстоятельств и дали бы срок от пяти лет до пожизненного заключения. А может, и всего четыре года. Да и то только в том случае, если мой защитник не добился бы моего оправдания. А он наверняка его добился бы. Посудите сами: я не был судим, я окончил колледж, меня ждало неплохое будущее. А у них совсем нет улик! Как вы думаете, мистер Кауэрт, произошло бы так в Майами?

— В Майами? Может, и произошло бы. В обмен на чистосердечное признание — даже наверняка.

— А в Пачуле в обмен на мое «чистосердечное признание» меня наверняка ждал смертный приговор.

— Таковы гримасы правосудия.

— К черту гримасы правосудия! Кроме того, я не совершал никакого преступления. Я не изображаю из себя праведника. В Ньюарке подростком я пару раз вел себя не совсем примерно. И в Пачуле тоже. Можете навести об этом справки. Но эту девочку я не убивал! — Замолчав, Фергюсон перевел дух и добавил: — Я знаю, кто ее на самом деле убил.

От такой новости у Кауэрта отвисла челюсть, и он с трудом выдавил:

— Выкладывайте! Кто и как?

Фергюсон заерзал на стуле. На его лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее ухмылку, но больше походящее на злобный оскал. Кауэрт почувствовал, что царившая в помещении атмосфера праведного негодования внезапно испарилась. За несколько секунд Фергюсон изменился так же неузнаваемо, как он менялся, когда в начале их разговора имитировал разные манеры речи.

— Пока не могу.

— Не валяйте дурака!.. — с деланым раздражением в голосе начал Кауэрт, но Фергюсон его перебил:

— Я вам все обязательно скажу, но только тогда, когда вы мне поверите.

— Что за нелепая игра?!

Подавшись вперед, Фергюсон грозно сверкнул глазами:

— Это не игра. Речь идет о моей жизни. У меня хотят ее отнять, а у меня остался последний козырь. Я выложу его, когда для этого настанет время.

Кауэрт промолчал.

— Поезжайте и проверьте все, что я вам рассказал. И тогда, когда вы поверите в то, что я ни в чем не виноват, когда вы убедитесь в том, что эти негодяи меня нарочно засудили, я вам все скажу.

Кауэрту припомнился совет Хокинса: «Когда загнанный в угол человек затевает с тобой игру, лучше играть по его правилам». Журналист кивнул.

Опять воцарилось молчание. Фергюсон сверлил глазами Кауэрта. Они не двигались, словно связанные незримыми узами. Кауэрт понял, что у него нет выбора. Он был журналистом. Он выслушал повесть о зле и несправедливости. Теперь он просто не мог не отправиться на поиски истины. Махнуть на все это рукой было выше его сил.

— Ну что, мистер репортер? — спросил Фергюсон. — Теперь вы все знаете. Вы поможете мне?

Кауэрт вспомнил тысячи слов, написанных им о смерти и умирающих, тысячи слов о страданиях и мучениях, каждое из которых оставляло в его душе маленькую рану. Со временем все эти маленькие раны превратились в незаживающую язву ночных кошмаров. И при этом всеми своими статьями он ни разу не подал ни малейшей надежды ни одному отчаявшемуся. И уж конечно, ни разу не спас никому жизнь.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — ответил он Фергюсону.

Округ Эскамбиа находится на северо-западных задворках штата Флорида. С двух сторон этот округ граничит со штатом Алабама. Своим культурным наследием округ Эскамбиа обязан штатам, граничащим с ним с севера. Раньше его население занималось главным образом сельским хозяйством на разбросанных по склонам зеленых холмов многочисленных маленьких фермах, отделенных друг от друга густыми лесами виргинских сосен и непроходимыми зарослями ивы, оплетенной дикой лозой. Однако за последние годы, как и во многих других южных штатах США, здесь началось активное строительство. По мере расширения крупнейшего местного города и порта Пенсаколы окрестные поля стали превращаться в пригороды. На пустырях выросли торговые центры и бесчисленные жилые дома. Как и во многих других районах глубинки на юге Соединенных Штатов, здесь царит противоречивая атмосфера еще не изжитой бедности, гордости еще не вполне обретенным благосостоянием и своего рода патриотизма, питаемого воспоминаниями о поколениях предков, по мнению которых жизнь здесь была пусть ненамного легче, но, безусловно, ощутимо лучше, чем в других районах страны.

Полет из Майами до местного аэропорта запомнился Кауэрту постоянными рывками и тошнотворными скачками маленького двухмоторного самолета, летевшего вдоль куражившихся над ним гигантских серых штормовых облаков. Самолет то нырял в эти облака, то выныривал из них. В его салоне то сверкал солнечный свет, то воцарялась серая мгла. Тем временем где-то над Мексиканским заливом садилось кроваво-красное солнце. Кауэрт прислушивался к вою моторов самолета, боровшегося со встречным ветром, как запыхавшийся и утомленный долгой дорогой путник. Раскачиваясь вместе с самолетом в кресле, журналист думал о человеке в камере смертников и о том, что ждет его самого в Пачуле.

Встреча с Фергюсоном лишила журналиста душевного равновесия. Покидая тюрьму, он убеждал себя в том, что следует быть объективным и беспристрастно взвешивать все сведения и обстоятельства. Вместе с тем, разглядывая капли воды на стекле иллюминатора, Кауэрт понимал, что отправился в Пачулу, чтобы разыскать доказательства невиновности Фергюсона. В голове звучал гневный голос этого человека, но журналист тут же заставлял себя думать о зверски убитой одиннадцатилетней девочке…