Петр Столыпин. Последний русский дворянин - Сергей Валерьевич Кисин

местного крестьянского союза), однако Столыпин поведал им о голоде в 24 губерниях, охваченных аграрными волнениями. Кто виноват? Со своей стороны правительство ассигновало на ликвидацию последствий голода свыше 80 млн рублей. А со стороны думцев?

Он-то и сам понимает, что надо делать. Лично его земельный вопрос постоянно бередит душу и заставляет искать собственные пути решения застарелого вопроса, «который нельзя решить, но который надо решать». В данной политической ситуации община уже перестала являться для монархии оплотом порядка, царю незачем было хвататься за нее, как за последнюю соломинку. Общину срочно надо было ломать.

Используя свое положение в правительстве, он решает действовать лично. В мае Столыпин по своей инициативе вносит в Совет министров проект товарища министра внутренних дел Владимира Гурко (сам землевладелец в Тверской и Воронежской губерниях) об изменениях в общинном законодательстве, ранее отвергнутый Государственным советом. Проект был компромиссным. Гурко предлагал сочетание хуторов и отрубов на надельных (крестьянских) землях, а не на приобретенных Крестьянским банком. Согласно проекту, крестьянам разрешалось при выходе из общины закрепить за собой свой чересполосный надел, который община отныне не вправе ни уменьшить, ни передвинуть (до этого их местоположение постоянно менялось по жребию). Однако теперь выходцу из общины разрешалось продать укрепленный надел кому угодно. Большого экономического смысла в этом не было – пока сохранялась чересполосица, обрабатывать свою «вечную» землю чисто технически все равно было затруднительно. Столыпин здесь был не со всем согласен, но это хотя бы были детали, главное – первый шаг к расколу общины.

Однако на этот раз проект уже зарубил на ранней стадии сам новгородский помещик Горемыкин, автоматически перекрывающий все, что касалось вопросов о «земле», хотя еще год назад он был председателем Особого совещания о мерах по укреплению крестьянского землевладения и видел, куда смотрит мужик.

Аграрную реформу предстояло рожать в тяжких муках, но уже с другим правительством.

Половецкие пляски

Понятно, что ситуация заходила в тупик. Горемыкин никак не мог и не желал уживаться с «болтунами». Те же, в свою очередь, выразили вотум недоверия правительству с требованием замены его на ответственный перед Думой кабинет. Нечего было и думать о выставлении на рассмотрение парламента каких-либо законов – все полетело бы в корзину без утверждения. Замаячил правительственный кризис, который надо было решать быстро и по возможности безболезненно.

При дворе понимали, что, по выражению Гурко, «хитроумный Улисс», как фигура компромиссная, свою функцию уже практически выполнил, «потянул с демократией» сколько можно, и ничего полезного от него ждать больше не приходится. Этот мавр сделал свое дело. Остались сущие пустяки – распустить слишком уж левую Думу, и можно отправлять дедушку на очередной заслуженный покой. Однако и здесь было не все слава богу. Против роспуска в правительстве выступал министр иностранных дел Александр Извольский, хорошо представлявший, какой резонанс это вызовет на Западе. Столыпин, слишком многого наслушавшийся в Таврическом дворце, предпочитал отмалчиваться, хотя и не скрывал своего негативного отношения к парламенту, в котором было мало конструктива и много самолюбования. В любом случае последствия роспуска пришлось бы в первую очередь расхлебывать именно его ведомству.

При дворе решили осторожно прощупать почву в самой Думе. Не дававший «холостых залпов» дворцовый комендант Дмитрий Трепов, ставший главой так называемой «Звездной палаты» (своего рода Тайный совет в окружении царя), вдруг якобы от своего имени начал консультации с кадетами о возможности создания «ответственного правительства» из думского большинства. Как он сам это называл, «резервного кабинета общественного доверия».

Следует заметить, что, казалось бы, обыденная должность дворцового коменданта не должна вводить в заблуждение. Обладатель ее играл роль, схожую с современным главой Администрации президента. Будучи «близким к телу» и входя в свиту, комендант, равно как и тогдашний министр двора барон Владимир Фредерикс, составляли своеобразный «теневой кабинет», решая весьма щекотливые вопросы, которыми нельзя было дискредитировать августейших особ.

Вряд ли Трепов мог действовать от своего имени – без санкции свыше такие дела не делаются. Однако еще менее вероятно, что Николай II всерьез намеревался пойти на уступки и предоставить портфели либеральной оппозиции.

В июне Трепов начал таскать лидеров кадетской фракции (Сергея Муромцева, Ивана Петрункевича, Павла Милюкова) чисто по-русски, в кабинеты самого дорогого ресторана Андре-Луи Кюба на Большой Морской, достаточно неуклюже за чаркой горькой пытаясь выставить себя эдаким готовым к компромиссам продвинутым царедворцем. Сами кадеты, не ожидая такого поворота (все ожидали роспуска), тут же ухватились за возможность практически без борьбы войти во власть. Однако сразу пояснили, что речь должна идти не о коалиционном, а именно о кадетском правительстве. И выкатили царедворцу свой список его членов во главе с Муромцевым, в котором, кроме военного, морского и дворцового министра, были одни их однопартийцы.

Понятно, что слухи о «консультациях» мгновенно просочились в правительство, вызвав в нем бурю возмущения. К тому же не лишенный коварства сам Николай II показал «кадетский» список министру финансов Владимиру Коковцову, что опять же доказывает его личное участие в интриге. Любил, чего греха таить, самодержец вбивать клин между власть имущими, чтобы самому быть «арбитром» надо всеми.

Интересно отреагировал на эту идею опальный Витте, отметивший, что «Трепов думал втереть очки российским избирателям и при помощи такого либерала, как Столыпин, получить более консервативную Думу, сравнительно с первой».

Горемыкин, понимая, что дни его в этом кабинете и без того сочтены, реагировал вяло, однако Коковцов со Столыпиным были вне себя от возмущения, обвиняя Трепова чуть ли не в подкопе под институт монархии. Вряд ли активность министров можно объяснить тем, что в кадетском правительстве им обоим места не было – оба считались «без лести преданными» самодержавию. Просто несуразность затеи и ее опасность для трона, которому была фактически уготована судьба английской монархии, была очевидной. Они объясняли, что, допустив к управлению либералов, власть обрекается на полный паралич из-за радикальных взглядов кадетов.

Конфликт с Царским Селом был неизбежен. Столыпин обратился с просьбой повлиять на Трепова к Фредериксу, который, как всегда, «был в курсе». Но, по признанию министра, у гофмаршала «такой сумбур в голове, что просто его понять нельзя». Договариваться с этой публикой было бессмысленно.

Тогда ему ничего не оставалось, как лично пойти на контакт с кадетами. Министр обошелся без «ресторанной дипломатии». Пригласив Милюкова, он прямо задал ему вопрос, отдает ли тот себе отчет, что, кто бы ни занял пост министра внутренних дел, он столкнется и с исполнением функций шефа жандармов, явно не свойственной либералам. Иными словами, кадеты должны будут делать то, против чего сами выступали, – бороться с революционным движением, подавлять беспорядки,