Колье без права передачи - Лариса Соболева

В Петербурге я бывал у Агнессы Федотовны, познакомился с некоторыми молодыми людьми свободных нравов, отчего не пришел в восторг. Пару раз я выезжал с ней и ее окружением на верховые прогулки. Не скажу, что я заядлый наездник: после верховой езды устаю. Но Агнесса Федотовна чудо как хороша верхом на лошади. Кстати, баронесса окружила себя одними мужчинами, вызывая ревность в дамах. Очевидно, она сознательно дразнила свет. Бывал у нее и Дмитрий Белозерский, брат Мари. С ним мне не удалось найти общий язык, князь отличался дремучей спесью.

Однажды баронесса просила сопровождать ее на бал, потому что занемог барон фон Раух. Поскольку я был вхож в тот дом и тоже получил приглашение, ничего предосудительного в предложении Агнессы Федотовны не усмотрел. Хозяин дома время от времени устраивал балы с целью выдать замуж одну из пяти дочерей. Полагаю, и мне отводилась роль жениха. Пять дочерей, невообразимо толстых и глупых, отец мечтал выгодно сбыть с рук и не хотел давать за ними хорошее приданое. Мне же вместо приданого можно было подсунуть честь породниться с титулованными особами. Не смешно ли?

На балу были и Белозерские. Передать записку Мари во время танца – что может быть лучше? Да вот беда, танцевальные па – эту обязательную светскую премудрость – мне не удалось освоить. Я мучился, как отдать записку, и не придумал ничего, кроме как повторить прежний трюк: «Вы обронили платок».

Мари взяла платок, не раздумывая, и пробормотала «мерси». Но когда я отходил от нее, услышал, как Дмитрий Белозерский презрительно бросил по-французски:

– Ты намеренно роняешь платки, Мари? Хочешь обратить на себя внимание этого плебея?

Я вернулся и подошел очень близко к князю Белозерскому.

– Вы получили плохое воспитание, ваша светлость, – сказал я ему по-французски тихо, дабы меня не услышали. – Скверный характер, необоснованное высокомерие, какими отличаетесь вы, и подлые слова за спиной – это и есть плебейство. Хотите дуэль?

– Я не дерусь с простолюдинами, – заявил он тоже тихо, но уже по-русски.

– Дмитрий, как ты можешь… – залепетала Мари.

– Чтобы доставить вам удовольствие, я куплю титул, какой вы пожелаете, – зло процедил я. – Кроме императорского. Впрочем, мне удалось создать свою империю. А что создали вы?

Белозерский побагровел, схватил Мари за локоть и отошел. Признаться, я был удовлетворен своей мальчишеской выходкой и повеселел.

В кулуарах шептались о графе Свешникове и о его родственниках, которые давно не выезжали в свет по понятным причинам. Скоро должен был состояться суд…

В день суда мне не сиделось на месте. Я приказал заложить карету и отправился к зданию, где вершилось правосудие. Меня поразила толпа у входа, сплошь состоявшая из представителей высшего света. Дамы закрылись вуалями, а мужчины стояли группами, обсуждая меру будущего наказания для графа Свешникова и… делая ставки. Это было варварством, недостойным цивилизованных людей, – делать ставки на меру наказания. Все ждали, когда привезут графа, жаждали видеть его унижение. Мне неприятно было глядеть на толпу, алчущую чужого позора. Каково же будет графу Свешникову идти мимо этих людей?

Но вот показалась арестантская карета, сопровождаемая всадниками. По толпе прокатилась волна возгласов, я выскочил из своей кареты. Дальнейшее происходило так быстро, что я не успевал опомниться.

Арсения Сергеевича вывели из арестантской кареты. Одет он был легко – в сюртуке и с непокрытой головой, руки у него были свободны, а не связаны. Он остановился на миг и оглядел толпу, словно кого-то искал. Граф не смутился под взглядами сотен глаз, держался хладнокровно, в нем не чувствовалось ни сожаления, ни страха. Зато собравшиеся замерли, жадно следя за каждым движением Свешникова. Толпа перед зданием суда превратилась в одного азартного игрока, ждала чего-то небывалого, скандального. И это небывалое случилось.

Когда графа повели в суд, внезапно из толпы вырвалась женщина и кинулась к Арсению Сергеевичу. Она через вуаль поцеловала его в губы, тесно прижавшись к нему телом. Я узнал ее. Это была Мари Белозерская. Тотчас к ней ринулся полицейский, грубо схватил со спины за руки и беспардонно потащил в сторону. Ну тут уж я не выдержал, бросился на помощь Мари.

– Убери руки, скотина! – рявкнул я на полицейского, вырвал Мари и втолкнул ее в свою карету, сел рядом. – Что вы наделали, Мария Павловна! Это безрассудство! Вас наверняка узнали.

Она молчала, опустив голову, нервно перебирая пальцами муфту…

И тут до нас докатился глухой звук, очень похожий на… выстрел.

Я обмер, прислушиваясь к крикам, доносившимся из здания суда. Ахнула Мари, закрыв лицо руками в перчатках. Что случилось? Ведь это действительно прогремел выстрел, спутать его с другими звуками невозможно. Я опрометью кинулся в здание суда, расталкивая всех, кто попадался мне на пути. Вбежав внутрь, увидел спины. Полиция теснила толпу, но мне удалось прорваться – я имел достаточную силу! – к Арсению Сергеевичу.

Граф полулежал на полу у стены. Рубашка на его груди была окровавлена, кровь продолжала сочиться сквозь пальцы руки, которой он зажимал рану. Во второй руке Свешников сжимал дуэльный пистолет. Стоял страшный шум, кто-то требовал доктора, визжали дамы, некоторые падали в обмороки. Склонившись над Арсением Сергеевичем, я потрясенно выговорил:

– Как же так… друг мой… Зачем?!

– Честь… я доказал… не виноват…

Он умер. Что я испытал, стоя над его телом? Стыд. Огромный, непередаваемый. Защемило сердце, я чувствовал себя виноватым, а самое страшное – теперь я верил графу.

Кто-то тронул меня за плечо, крикнув:

– Посторонись!

Я сбросил чужую руку, отдернув плечо, обернулся и прорычал в ответ:

– Пошел вон, дур-р-рак!

– Где женщина? – послышался громкий и командный голос. – Та, что подходила к арестанту… Кто-нибудь знает эту женщину?

Я поспешил к Мари, запрыгнул в карету, крикнув кучеру:

– Гони, Прошка!

Карета понеслась по улицам Петербурга. Я запрокинул голову назад и ехал некоторое время, закрыв глаза. А видел окровавленную грудь Арсения Сергеевича, его пальцы, сквозь которые сочилась кровь, перекошенное болью лицо… Боль застряла и в моей груди.

– Он застрелился? – услышал я несмелый голос Мари.

– Да, – ответил я.

– Господи, прости нам наш грех, – сказала она и перекрестилась.

– Постойте, постойте… – Я уставился на Мари, которая тихо плакала. – Мария Павловна! Вы… вы передали ему пистолет?

– Да, – созналась она. По щекам ее бежали одна за другой слезы.

– Но как?! Как вам это удалось?!

– В записке, что вы мне отдали, Арсений Сергеевич просил найти человека, который бы передал ему пистолет, когда его поведут в суд. А кого я найду? Где? Я взяла пистолет у папа́ в кабинете… с ковра сняла… зарядила… спрятала в муфту. А потом… потом сунула пистолет ему за сюртук, когда целовала. Я не могла поступить иначе. Влас Евграфович, не осуждайте меня… прошу вас…