Роман потерь - Джулит Джедамус

Как они тосковали по нему? Я старалась представить, но мне это не удалось. Уверена, что и Юкихира не смог бы. Конечно, он думал о них время от времени; ведь изгнанники, даже когда они возвращались, склонны к меланхолии и воспоминаниям. К своему огорчению, они обнаруживают, что осень их изгнания не осталась в прошлом. Она навсегда с ними.

Если он вспоминал этих девушек, то, наверное, не с тоской, а со страхом. Их любовь пугала его. Они бы любили его до смерти, со всем неистовством своих диких сердец. Даже если бы он превратился в пепел, они продолжали бы его любить.

Возвратится ли он, чтобы навестить их? Никогда. Будет ли он писать им? Какой смысл писать тем, кто не сможет прочесть написанное? Может быть, он пошлет к ним гонца, чтобы тот прочитал письмо? Нет, должно быть, он думал, что лучше этого не делать. Это только усилит их страдания. Он напишет о них поэму и будет поминать их в своих молитвах.

Так я думала об этих сестрах, чья жизнь оказалась близкой и понятной мне. Я, как и они, истекала кровью. Меня притягивало к себе их горе. Оно там, вдалеке, но неизбывно.

Получила письмо от Канецуке, который узнал благодаря Изуми о мерах, которые я предприняла, чтобы помешать их свиданию весной.

То, что он написал, едва ли можно назвать письмом. Это было объявление войны.

Он писал:

«Неужели ты думаешь, что слухи могут быть оружием? Тогда вспомни это», — и он процитировал слова Тао: — «Даже самое лучшее оружие является предзнаменованием дурного. Думать о нем как о чем-то привлекательном, значит, восхищаться им, а восхищаться им, значит, получать удовольствие от уничтожения».

Неужели он полагает, что может запутать меня подобными сентенциями? Это такая же игра, как и любая другая. Я предпочту борьбу, чем его дальнейшее отступление. Слова гнева лучше, чем молчание.

Ясная холодная ночь. Если бы была осень, то повсюду в садах горели бы огни, но сегодня светят только звезды и тонкий серп луны.

Думаю о Лао-Цзы: «Мир полон людей, которые озаряют жизнь светом. Один я пребываю во тьме».

Я тоже во тьме. Есть ли добродетель в неведении? Может быть, не добродетель как таковая, а возможность ее?

Когда-то и я была невинна и светила, как остальные. Я пудрила лицо, носила парчу, которая своим великолепием слепила глаза; была смелой и простодушной. Но со временем я стала страшиться белизны, которая олицетворяет цвет смерти и обмана. Как пудра не может скрыть возраста, так лжец не может спрятаться за невинными манерами.

Вот почему я предпочитаю горам долины, а сумерки — полдню. Я покрыта пятнами так же, как дорожка под сводами деревьев, и столь уклончива, как косая тень.

Я больше не верю в сияние белизны, как не верю в честность мужчин и непорочность девственниц. Потому что белый цвет — это цвет снега, пепла и праха; он принадлежит царству священнослужителей и чародеев. Однако я завидую уверенности тех, кто ни во что не ставит его противоположность. Темнота полна сомнений.

Если сомнение — добродетель, оно тоже может быть оружием. Я заставлю Изуми не доверять своим друзьям, подобно тому, как она сомневается в своих врагах.

Мой союзник, которого я не стану называть по имени, намекнул Изуми, что это Садако, а не я, распустила слухи о ее поездке в Акаси. Почему принцесса так поступила? Потому что Садако сама влюблена в Канецуке. Разве Изуми не слышала, что их несколько раз видели вместе задолго до романа Канецуке со жрицей Изе?

Мой союзник сообщил мне, что Изуми легко поймалась на удочку и стала настойчиво выспрашивать подробности. Где, кто и как часто их видел? Мой союзник, не склонный к жестокости, не хотел касаться подробностей. Тем не менее Изуми были представлены убедительные доказательства, чтобы заставить ее рыдать от досады. Мой друг, обычно являвшийся образцом сдержанности, был настолько тронут, что даже протянул руку за занавеску и дотронулся до ее рукава.

— Значит, это Садако увидела у меня в комнате то письмо, — сказала ему Изуми и поведала всю историю. Она вспомнила, что именно в тот день, когда она получила письмо Канецуке, они с Садако сидели в ее комнате и болтали. Она ненадолго вышла — как она могла забыть об этом, — оставив Садако в комнате одну. У принцессы было вполне достаточно времени, чтобы просмотреть письма, если ей этого хотелось.

Итак, мне повезло дважды! Изуми не только не поняла, что письмо было похищено из ее комнаты, но к тому же Садако именно в тот день навещала Изуми, когда ее присутствие было особенно подозрительным.

Как только мой друг покинул Изуми, она закрылась в своих комнатах. Во второй половине дня мои шпионы сообщили, что она вызвала гонца. Ее письмо было кратким и без украшений. Следовал вывод, что оно адресовано Садако. Действительно, позже вечером того же дня Садако прошла в комнату Изуми, и было слышно, как они спорили.

Почему они не старались быть более сдержанными? Ведь они знали, что половина женщин при дворе любит подслушивать.

Кто выиграл? Трудно сказать, хотя я слышала, что Садако оказалась столь же тверда в отрицании своей вины, как Изуми настойчива в обвинениях. Кто, хотела знать принцесса, затеял эту интригу? Но Изуми не сочла нужным назвать имени моего союзника, чья связь со мной настолько незаметна, что делает невозможным и для нее подозрения на мой счет.

По общему мнению, произошел сущий скандал. Судя по словам, которыми они обменялись, их отношениям нанесен непоправимый ущерб.

Я думала, что испытаю удовлетворение от этой победы. Почему же, однако, все случившееся вызвало у меня тревогу? Наверное, потому, что моя интрига слишком запоздала, чтобы предотвратить гнев Канецуке. Догадается ли он, что я распустила слухи? Изуми непременно должна в очередной раз обвинить его в неверности. Мое единственное утешение — когда она услышит его оправдания, станет доверять ему еще меньше.

За большие деньги я нашла молодого человека, который должен доставить мои письма в Акаси. Назову ли я его имя? Нет. Это брат одной из моих сообщниц. Мне нравится его лицо, и на лошади он держится хорошо. Он зашел сегодня рано утром, когда большинство женщин еще спали. Когда я передавала ему пакет, он бросил на меня быстрый пытливый взгляд. Под внешним уважением я уловила в нем смесь любопытства и презрения. Как может женщина настолько пренебречь собой и совершать такие отчаянные поступки? Я заметила, как он скользнул взглядом по моим неприбранным волосам и пальцам, испачканным в чернилах. Потом он уехал, оставив выдававшие его приход ко мне следы на снегу.