Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

«С переводчиками происходит что-то неладное! – подумал я. – С ними следует разобраться в причине подозрительности и настороженности во взаимоотношении со мной как можно скорее, а не загонять болезнь, если она есть, в глубь организма».

Переводчик Ахмет был на вид довольно пожилым человеком, лет под 50, напоминал своим поведением майора Собина, так же гримасничал, дергался всем телом. На лице то и дело возникала судорога, сильно искажала лицо, делала его злым и непривлекательным.

– От чего вы, Ахмет, болеете? – в очередной раз спросил я его. – Мне сказали, что вы глохнете и слепнете? Почему не лечитесь и не обращаетесь к врачу?

– Все мои болезни от Аллаха! – невозмутимо ответил Ахмет. – Так желает Аллах и потому такие со мной страданья. Лечиться некогда. Нет времени. Идет война, не до лечения. Как сказал Сократ: «Смерть для меня – приобретение!»

– Ваши болезни не от Аллаха, а от нервов. Аллах тут ни при чем. Завтра я поговорю с начальником кандагарского госпиталя, и вас обследуют, начнут лечить.

– Большое спасибо, командир, за заботу, но не следует это делать. Скоро я уезжаю домой, в Узбекистан, там и вылечусь.

Вскоре от другого переводчика, Хакима – я узнал любопытные сведения об Ахмете. Он продолжительное время работал на советскую разведку в Иране, Пакистане, Саудовской Аравии. В последней командировке чуть было не был разоблачен местными бдительными соседями. Они донесли на него, что их сосед по дому знает не все религиозные обряды, как того требует Коран. Ахмет еле унес ноги, и памятью о тех годах служения России стали имеющиеся болезни, ревматизм, глубоко вгрызшийся в суставы, проник до костей, и казалось, что болезнь никогда не оставит Ахмета в покое.

Драма афганской войны высветила неожиданным светом равнодушия часть страниц из жизни легендарного разведчика-нелегала Ахмета, отдавшего служению России все силы и здоровье. Такие разведчики, как Ахмет, всегда скрыты от посторонних глаз чужими фамилиями и именами. Правду о них узнать практически невозможно при жизни. Их жизнь и смерть продолжают оставаться тайной за семью печатями в течение какого-то времени, как и все, ими содеянное в разведке. Вспоминая разведчика-нелегала Ахмета, я вспоминаю Кандагар, где мы с ним впервые познакомились. Ахмет вошел ко мне следом за переводчиком Хакимом, из приоткрытой двери блеснула его лысая голова, осветившая комнату, как восходящее солнце в ночи… Как заметил Крылов: «Кто добр поистине… В молчании тот добро творит!» Это изречение я всецело отношу к разведчику-нелегалу Ахмету, чья доброта и отзывчивость таили в себе умысел и интерес.

Солдаты и офицеры воюющей в Афганистане 40-й армии, воспитанные в нищете и зависти, творили в Афганистане разбой, не имеющий ничего общего с интернациональной помощью, о чем трубила на всех перекрестках советская пресса, выгораживая действия политиков, ввергнувших миллионы людей в кровавый конфликт. Чтобы придать солдатам и офицерам устойчивый характер в войне, они на политзанятиях изучали «бессмертные творения Леонида Брежнева: «Малую Землю», «Целину», «Возрождение». Солдаты говорили, прослушав брежневскую трилогию: «Наша жизнь – это книга, в которой вырвано много листов на самом интересном месте!»

– Если бы у Наполеона Бонапарта были такие же средства массовой информации, как в СССР, – говорили остряки, – то мир никогда бы не узнал о поражении Наполеона под Ватерлоо!

Всем было ясно уже в 1981 году, что война проиграна, кроме политиков, они еще на что-то надеялись. Афганский народ поднялся на свою защиту. Бабрак Кармаль запил, отошел от власти, что породило безвластие в стране, грозило полной дестабилизацией и истреблением тех, кто поддерживал советский режим. Их жизнь кончена, как жизнь предателей. Близость смерти придавала разгулу безнравственности новую силу, при безудержном варварстве обеих сторон.

– Любовь спасет мир! – говорил Вергилий за сорок лет до Рождества Христова. Любви в Афганистане не было. Была ненависть сторон и отчаяние.

– Еще вчера, – говорила мать о своем сыне, – он писал, что у него все в порядке. Успокаивал меня. Сообщал, что за проявленную храбрость представлен к медали и сможет без экзаменов как участник войны поступить в институт, а сегодня сын вместе с другими солдатами лежит в гробу. Худой, измученный, словно это не он, а кто-то другой. Я стала думать, сын ли это? Мертвецы все похожи друг на друга. Перед киотом зажжено пять лампад – по числу гробов. Всех пятерых солдат-афганцев похоронили на деревенском кладбище, друзей, одногодков, товарищей, но никто не пришел из военкомата, не сказал о наших сыновьях доброго слова.

Трудно представить для стариков-родителей бо€льшую трагедию, чем смерть сыновей, наследников, продолжателей рода.

Кругом был обман и коррупция. Чиновники оценивали человека по карману, на карман и смотрели, а не на человека. Скажи им, чтобы тебя повесили или расстреляли, – не повесят и не расстреляют без взятки.

Несмотря на колоссальную коррупцию в 40-й армии, она все еще воевала против афганского народа, а не против своих правителей. В подразделениях усилиями сержантского состава поддерживался какой ни есть, но порядок. Солдаты ходили строем, пели песни. Приученные однажды ходить строем и петь, они уже не могли жить иначе. Ходили строем вокруг казармы даже по праздникам, когда этого не требовалось, они молча сбивались в стадо и маршировали по лужам, твердо ставили на самое дно лужи до блеска начищенные сапоги и по-детски радовались, что грязь вылетает из-под сапог и бисером разлетается по сторонам.

– Это хорошо, что солдаты месят грязь по лужам, – говорили офицеры, – а не повторяют чьи-то умные речи о конце афганской войны. Тогда никому не сдобровать. Как говорил Карамзин: «Все готовились к смерти; никто не смел упомянуть о сдаче!»

Усилиями солдат 40-й армии Афганистан толкали на путь марксизма и, кажется, дотолкались, что народ Афганистана поднялся на борьбу с врагом, который намеревался «перекрестить» Афганистан и заменить Коран на «Капитал» Маркса.

40-я армия дышала на ладан, а в Кремле ожидали богатые трофеи и бахвальные речи в адрес Брежнева.

Стихи Глинки, как ничто лучше, характеризуют время, в котором кипели тайные страсти:

В Кремле не сознавали что делали. Был «пир во время чумы». Пожалуй, только Бабрак Кармаль понял, что он проиграл, ввязавшись в советскую авантюру. Его жизнь была более чем скромной и бесполезной. Он не сразу понял, что в Афганистане происходит. Плотно прикрывал за собой дверь кабинета и сердился на шум с улицы, где велась стрельба и совершалась история. У Кармаля были мечты и стремления, но не было характера, и из-за этого он легко лил слезы, если ему кого-то было жалко.

Многочисленные камни, разбросанные в ходе афганской войны вместо православных крестов, могли бы о многом рассказать, о чем молчали политики, о предательстве века коррумпированной власти Брежнева и Кармаля. Грифы секретности на документах о жертвах войны, как чугунные львы, стоят на страже зла. Их нельзя помирить между собой, как нельзя примирить разбойника Варавву и Га-Ноцри, безвинно казненного.