Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

входе в церковь Сан Готтардо, герцог Галеаццо Мария Сфорца (1476 г.) — в церкви Сан Стефано, а Лодовико Моро (1484 г.) избежал кинжалов приверженцев овдовевшей герцогини Боны только потому, что вошел в церковь не через тот вход, у которого его ждали заговорщики. И это не было проявлением какого-либо особого безбожия, неуважения к святыням; убийцы Галеаццо молились перед тем, как совершить свое дело, святым, в чью честь была названа церковь, и прослушали там первую мессу. Однако это явилось причиной частичной неудачи заговора Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи (1478 г.), так как бандит Монтесекко, нанятый для совершения убийства на званом ужине, отказался убивать во Флорентийском соборе; вместо него нашлись два духовных лица, которые «привыкли к святым местам и поэтому не испытывали страха»[100].

Что же касается древности, влияние которой на нравственные и особенно на политические вопросы будет нами часто затрагиваться, то пример подавали сами властители, ибо образцом их государственной идеи и поведения служили нравы Римской империи. Тому же следовали и их противники, которые, как только они от теоретического осмысления переходили к действиям, уподобляли себя античным тираноубийцам. Трудно доказать, что в главном, в принятии решения о переходе к самим действиям, они ориентировались именно на этот пример, но обращение к древности все же не оставалось только лишь фразой или вопросом стиля поведения. Самые удивительные сведения мы имеем об убийцах Галеаццо Сфорца — Лампуньяни, Ольджати и Висконти[101]. Все трое руководствовались чисто личными мотивами, и все-таки в основе их решения была, может быть, общая причина. Гуманист и учитель ораторского искусства, Кола де Монтани возбудил в множестве очень молодых миланских дворян смутное желание славы и подвигов во имя отчизны, а с двумя из названных выше он поделился своими мыслями об освобождении Милана. Скоро он оказался под подозрением, был выслан из города и вынужден был предоставить молодых людей их собственному пламенному фанатизму.

Примерно за десять дней до убийства они дали торжественную клятву в монастыре Сан Амброджо; «потом, — говорит Ольджати, — в отдаленном помещении я поднял взор к святому Амвросию и молил его о помощи нам и всему его народу. Небесный покровитель города призывался помочь задуманному, так же как затем св. Стефан, в чьей церкви все и произошло. Они втянули в заговор многих других, устроили в доме Лампуньяни свою постоянную ночную штаб-квартиру и упражнялись в умении владеть кинжалом. Убийство удалось им, но Лампуньяни был убит на месте людьми герцога, а остальные схвачены. Висконти проявил раскаяние, но Ольджати, несмотря на все пытки, продолжал утверждать, что содеянное ими — богоугодное дело, и в тот момент, когда палач пронзал ему грудь, сказал: «Крепись, Джироламо! О тебе будут еще долго вспоминать; смерть горька, но слава вечна!»

Но сколь ни идеальными были эти намерения, в способе осуществления заговора проглядывает образ одного из самых гнусных заговорщиков, ничего общего не имевшего со свободой, — Катилины{81}. В хрониках Сиены ясно сказано, что заговорщики изучали Саллюстия, и это очевидно и из признания Ольджати[102].

И в других случаях нам будет встречаться это ужасное имя. Дело в том, что для тайных заговоров, если отвлечься от их целей, не было более вдохновляющего примера, чем этот.

Как только флорентийцы освобождались или желали освободиться от Медичи, убийство тирана становилось открыто признанным идеалом. После бегства Медичи в 1494 г.{82} из их дворца вынесли бронзовую группу Донателло[103] — Юдифь с мертвым Олоферном, и поставили ее перед дворцом правителей на то место, где теперь стоит Давид Микеланджело, написав на постаменте: Exemplum salutis publicae cives posuere{83}, 1495. Но особенно часто стали теперь ссылаться на Брута Младшего, которого еще Данте[104] поместил в последний круг ада вместе с Кассием и Иудой Искариотом, так как он предал Империю. Пьетро Паоло Босколи{84}, заговор которого против Джулиано, Джованни и Джулио Медичи не удался (1513 г.), горячо восторгался Брутом, утверждая, что готов подражать ему, если найдет своего Кассия{85}; в качестве такового к нему присоединился Агостино Каппони. Его последние слова в тюрьме[105] — один из важнейших документов, свидетельствующих о состоянии религии в то время, — показывают, с какими усилиями он освобождался от римских фантазий, чтобы умереть христианином. Его друг и его исповедник подтвердили ему по его требованию, что св. Фома Аквинский проклял все заговоры вообще; но тот же духовник впоследствии втайне признался этому же другу, что св. Фома делал различие и разрешал заговор против тирана, который силой навязал себя народу против его воли.

Когда Лоренцино Медичи{86} убил герцога Алессандро (1537 г.) и бежал, появилась его собственная или во всяком случае сочиненная по его поручению апология[106] содеянного, где убийство тирана оценивается как величайшая заслуга; он сравнивает себя, ничуть не стесняясь, с Тимолеоном{87}, убившим брата из патриотических побуждений, — на тот случай, если Алессандро был действительно Медичи и, значит, его родственником, хотя и дальним. Другие же сравнивали его с Брутом; что даже значительно позже у самого Микеланджело были мысли подобного рода, доказывает его бюст Брута в Уффици. Он оставил его незавершенным, как и большинство своих произведений, но, конечно, не потому, что принимал близко к сердцу убийство Цезаря, как это утверждается в двустишии, начертанном на постаменте.

В итальянских княжествах эпохи Возрождения было бы тщетно искать радикализм масс, такой, какой обнаруживается в монархиях Нового времени. Каждый внутренне протестовал против княжеской власти, но скорее стремился приспособиться к ее условиям терпимым, выгодным для себя образом, а не выступать против нее, объединившись с другими. Дело должно было дойти до крайности, как это было в Камерино, Фабриано, Римини (с. 28), чтобы народ уничтожил или изгнал правящее семейство. К тому же все, как правило, знали, что это приведет лишь к смене властелина. Звезда республик, несомненно, закатилась.

* * *

Некогда итальянские города в высшей степени владели той силой, которая позволяет городу стать государством. И требовалось только одно — чтобы эти города объединились в крупную федерацию; эта идея, в той или иной форме постоянно возникала в Италии. В результате вооруженной борьбы XII-XIII вв. действительно возникали крупные, могущественные в военном отношении союзы городов, и Сисмонди (II, 174) полагает, что время последних вооруженных выступлений Ломбардской лиги против Фридриха Барбароссы (с 1168 г.) было тем моментом, когда могла бы сложиться всеобщая итальянская федерация.

Но более могущественные города уже