Кирклендские услады - Виктория Холт

Я постаралась овладеть собой и, повернувшись спиной к портретам, пошла за Габриэлем направо по коридору. Наконец он остановился перед одной из дверей и распахнул ее. У меня дух захватило от восхищения: комната оказалась прелестной. На окнах красовались тяжелые красные шторы из камчатного полотна; в большом открытом камине пылал огонь, а на резной каминной полке белого мрамора горели свечи в блестящих серебряных подсвечниках, заливая комнату мягким светом. Я увидела кровать под балдахином и с занавесками под цвет штор, высокий комод, стулья со спинками, обитыми красной с золотом тканью, и красные ковры с золотым рисунком — все это создавало ощущение тепла и уюта. На столе в вазе стоял букет красных роз. Габриэль взглянул на них и вспыхнул:

— Спасибо тебе, Руфь.

— Большего мы сделать не успели.

— Какая красивая комната! — воскликнула я. Руфь кивнула:

— Жалко, сейчас вы не можете полюбоваться видом из окна.

— Сможет через час, — сказал Габриэль. — Скоро взойдет луна.

Я почувствовала, что мои страхи начинают испаряться.

— Теперь я вас оставлю, — произнесла Руфь. — Распоряжусь, чтобы принесли горячей воды. Обед через сорок пять минут. Успеете?

Я заверила, что успеем, и они с Люком ушли. Когда дверь за ними закрылась, мы с Габриэлем молча посмотрели друг на друга. Габриэль спросил:

— Что-нибудь не так, Кэтрин? Тебе здесь не нравится?

— Потрясающе! — начала я. — Я и вообразить не могла… — Но осеклась. Меня вновь охватило негодование. — Почему ты не сообщил им, что собираешься жениться?

Он покраснел, у него сделался огорченный вид, но я решила докопаться до правды.

— Ну… просто не хотел поднимать шум…

— Шум! — перебила его я. — Я ведь думала, ты ездил сюда оповестить их.

— Так оно и было.

— А когда дошло до дела, не решился?

— Могло возникнуть противодействие. Я этого не хотел.

— Ты хочешь сказать, меня бы сочли недостойной войти в такую семью? — Я знала, что глаза у меня сверкают, так я была рассержена. От разочарования я чувствовала себя несчастной — хорошо же начинается моя жизнь в этом доме! Мной владели обида и глубокое огорчение, так как я поняла: раз нашу свадьбу нужно было держать в секрете, пока она не стала свершившимся фактом, значит, у меня вряд ли установятся хорошие отношения с моими новыми родственниками.

— Боже мой, конечно нет! — решительно воскликнул Габриэль и обнял меня за плечи. Но я нетерпеливо высвободилась. — Они полюбят тебя… как только хорошенько с тобой познакомятся. Они просто боятся перемен. Сама знаешь, во всех семьях так.

— Нет, — возразила я. — Неправда! Они расстроены, это нопятно. Как тебе могло прийти в голову ввести меня в семью без всякого предупреждения? Представляю, что они должны чувствовать!

— Тебе не все ясно, Кэтрин, — умоляюще сказал Габриэль.

— Так объясни! Скажи все. К чему такая таинственность?

Вид у Габриэля стал совсем несчастный.

— Да нет никакой таинственности! Просто я им не сказал, вот и все. Побоялся шума и суматохи. Я хотел жениться на тебе как можно скорее, чтобы мы были вместе и могли насладиться тем временем, что мне отпущено.

Когда он так говорил, весь мой гнев мгновенно улетучивался. Я снова почувствовала прилив нежности, желание сделать его счастливым, избавить от непонятного мне страха, быть может, от страха смерти. Ведь именно повинуясь этому желанию, я и вышла за него замуж. Я смутно догадывалась: его что-то страшит в этом доме, и ему нужен союзник. Уже тогда я решила, что этим союзником стану я. А сейчас я утвердилась в своем намерении, так как, хоть и пробыла в «Усладах» не более получаса, тоже поддалась необъяснимому страху.

— Пятница так и сидит в корзине, — спохватилась я.

— Я выведу его погулять.

Габриэль открыл корзинку, и Пятница с лаем выскочил из нее, радуясь, что снова на свободе. Раздался стук. Я резко обернулась: стучали не в ту дверь, в которую мы вошли. И тут я заметила, что в комнате две двери.

Кто-то с явным йоркширским акцентом объявил:

— Горячая вода, хозяин!

Дверь захлопнулась прежде, чем я успела разглядеть говорившего.

— Это бывшая туалетная комната. Я пользуюсь ею как ванной, — пояснил Габриэль. — Увидишь, как это удобно. Только не раздевайся, пока не запрешь обе двери. Может войти кто-нибудь из слуг.

Габриэль надел па Пятницу поводок:

— Надеюсь, Пятница, ты не хочешь потеряться в первый же вечер.

Когда он вышел, я открыла дверь в туалетную комнату и увидела там сидячую ванну, кувшипы с горячей водой, мыло и полотенца. На стене висело большое зеркало в резной золоченой раме, а к раме были прикреплены два золоченых подсвечника, в которых горели свечи.

Я взглянула в зеркало. Мне показалось, что глаза у меня зеленее, чем обычно, но, не повинуясь мне, они отвлеклись от моего отражения и стали обшаривать темные углы у меня за спиной.

Старые дома в сумерках… Может ли быть, что здесь витают призраки тех, кого давно нет в живых? Какие, однако, нелепые мысли приходят в голову молодой здравомыслящей йоркширской даме! Я сняла костюм и принялась приводить себя в порядок после долгого путешествия. Завтра при дневном свете я посмеюсь над своими фантазиями.

В тот вечер мы обедали в красивой комнате на втором этаже.

Габриэль объяснил мне, что в торжественных случаях обед подают в холле в память о прежних днях, когда холл служил столовой.

— Стол в холле ровесник этого дома, — добавил он. — Но когда мы одни, мы обедаем в маленькой и более уютной столовой.

По меркам Глен-Хаус «маленькая столовая» была очень большой. Когда я вошла, шторы были задернуты и на столе горели свечи. Я начинала понимать, что здесь живут по строго заведенному порядку.

За столом нас было шестеро. Собралась вся семья. С Руфыо и Люком я уже познакомилась. А сейчас встретилась с отцом и теткой Габриэля — сэром Мэтью Рокуэллом и мисс Сарой Рокуэлл. По всей видимости, обоим было уже за восемьдесят.

Стоило мне взглянуть на сэра Мэтью, и у меня сразу отлегло от сердца — он явно обрадовался мне. Он был очень высокий, правда, слегка сутулился. Совершенно седая шевелюра поражала пышностью, не совсем здоровый румянец вызывал подозрения в чрезмерной приверженности к портвейну, но голубые глаза, глубоко прятавшиеся в складках век, смотрели весело и, можно даже сказать, с озорством.

— Габриэль счастливчик: такая красавица! — воскликнул он.

Конечно, он мне льстил, я вовсе не была красивой и едва ли могла показаться красавицей даже восьмидесятилетнему старцу. Он поднес мою руку к губам и запечатлел на ней долгий поцелуй. Я увидела, что возраст не мешает ему быть галантным. Он производил впечатление человека, привыкшего наслаждаться жизнью, и, по-видимому, надеялся, что молодые члены семьи будут следовать его примеру.