Вурди - Владимир Колосов

— Тьфу на тебя! — сказала в сердцах Гергамора. — Совсем от страха спятили.

«И то верно, — подумал Хромоножка, — глупости одни».

— А так красивый, — согласился с Норкой Питер и распахнул ногой хлипкую калитку, ведущую во двор Гвирнусов. Крикнул, не обращая внимания на зашедшегося лаем Снурка: — Эй! Гвирнус, просыпайся! Дело есть!

1

— Иди же, — Ай-я подтолкнула замешкавшегося в нерешительности охотника.

Он бросил быстрый взгляд на постель — Илка все еще не пришла в себя. Если кто-нибудь войдет, беды не миновать. «Вот дурная баба, нашла время в обмороки падать. Будто ведмедя в лесу встретила. Или еще что почище. А всего-то ерунда какая-то — к Ай-е пришла, Ай-и же и испугалась. Или углядела что?»

— Иди же, — мягко повторила жена, — а то и впрямь в дом попрутся. Останови их. — Она задумчиво глядела в окно. («Эй! Оглохли что ли?» — надрывался у калитки Питер Бревно. Ему тоненьким голоском вторила Норка).

— Питер? — Гвирнус едва шевельнул губами, но Ай-я легко поняла.

— И Лита, и Ганс, и… э. Хромоножка. Много их. Ты, смотри, сильно не задирайся. Предчувствие у меня. И Снурка успокоить надо, а то полезут во двор, он же стоять и смотреть не станет. Кусит кого — потом век не забудут. Памятливые… На, — она протянула мужу прочный кожаный ошейник с поводком, — нацепишь на всякий случай.

— Не любит Снурк его, — вздохнул Гвирнус, — жалко пса.

Но ошейник взял.

— Иди, я займусь Илкой.

— Ишь слетелись, — буркнул нелюдим.

Он вышел из хижины, с трудом подавив желание хлопнуть дверью. Напротив, он прикрыл ее подчеркнуто осторожно — пускай все думают, что Ай-я спит.

Уже изрядно осипший от неистового лая Снурк радостно приветствовал хозяина. Гвирнус глубоко вдохнул свежий утренний воздух. («Запахи как во сне», — отметил он). По-хозяйски оглядел двор. Не ахти какой дворик. Слева полусгнивший дощатый загончик для кроликов («И охота Ай-е с ними возиться?»), чуть дальше светло-зеленые грядки. («Чего это она там насажала? Ишь как зелень прет»). Чуть правее песчаная дорожка, ведущая к аккуратной, почти совсем новой калитке (Гвирнус приладил ее с полгода назад, зато забор починить так руки и не дошли). Справа — дуб и пышные заросли малины, за которыми начинался двор рыболова Керка, откуда в жаркую погоду шла нестерпимая вонь от рыбы, перебродившего пива и нечистот. «И чего он живет на окраине? Рыболов же», — подумал Гвирнус. Он поманил пса, деланно не замечая столпившихся у калитки сельчан. («Злой он у тебя», — уважительно сказал прячущийся за широкой спиной Питера Касьян. «Совсем как хозяин», — усмехнулась Норка).

— Доброе нынче утречко, а? — Питер вызывающе ухмылялся. А чего бы не ухмыляться, когда за спиной чуть ли не пол-Поселка. В обиду не дадут.

— Смотря для кого, — хмуро сказал нелюдим, похлопывая разгоряченного пса. Он медленно обвел взглядом сельчан. («Что привело их в такую рань? Ненависть? Страх? Илка тоже, видать, пожаловала неспроста. Впрочем, эти, у забора, настроены вполне мирно. Разве что Питер, так он хуже бешеного пса, вот уж кому ошейник надобен, а остальные, ишь ты…»)

Нет, он решительно ничего не понимал.

Илка вздохнула. Открыла глаза.

— Наконец-то! — обрадовалась Ай-я и, видя, что та собирается подняться, поспешно добавила: — Лежи.

Редко, очень редко, но чувствовали люди присутствие вурди. И об этом предупреждала Ай-ю мать. «Ты не пугайся, не поймут люди, с чего это сердце захолонуло. Вот и отогрей. Тогда и коситься не будут. Глядишь, и словом добрым помянет кто».

«Как же, помянет, — хмуро подумала женщина, — который год стороной обходят. Вот и Илка. Ишь как смотрит. Словно гадюку увидела. Может, и к лучшему оно, что за колдунью принимают. Случись что, как сейчас, скажут, колдунья — она колдунья и есть…»

— Дурная ты, — сказала Ай-я вслух, — меня бояться нечего. Не такая уж я и страшная. А наговорить на всякого можно. Вон и про Гергамору слушок идет…

— Идет, — слабо улыбнулась Илка, все-таки садясь на постели и растирая онемевшие плечи, — я ведь к тебе по делу шла…

— Да уж не просто так, — усмехнулась Ай-я, вдруг поймав себя на мысли, что хотела бы увидеть себя со стороны. И не такой, как сейчас: растрепанной, немного злой, немного растерянной женщиной с огромным животом и опухшими от сна глазами. А той, кем она была…

На самом деле?

«Я — твоя жена», — сказала она Гвирнусу.

«Ты — вурди!» — не единожды напоминала ей жизнь.

Он всегда недолюбливал повелителей. Нет, не то чтобы Гвирнус отличал их особо — многие в Поселке были ничуть не лучше, но к этим вечно грязным, вечно побирающимся по чужим хижинам дармоедам он чувствовал какую-то особенную гадливость.

Вот и сейчас — копающийся в носу, как всегда беззаботный и грязный Хромоножка вызывал отвращение.

Но и только.

— Ишь ты, вешать… — задумчиво сказал Гвирнус.

Сельчане уже прошли во двор. Опасливо (мало ли что) окружили дуб. Хромоножка стоял у самого ствола, поставив правую ногу на выпирающее из земли корневище и глупо улыбался. Питер — не дожидаясь ответа Гвирнуса — деловито разматывал веревку.

— Понапутали, вурди вас всех… — вполголоса ворчал он.

Дуб согласно шелестел листвой. Его большие, глухо спутанные ветви вяло покачивались в такт порывам ветра, который заметно усилился и гонял по двору желтые фонтанчики пыли, нагло задирал подолы платьев, взъерошивал густую шерсть на притихшем Снурке.

— Ну вот и все, — громко сказал Питер — веревка была распутана. Он взглянул на дуб, выискивая подходящую ветку. Нашел. Прикинул — снизу веревку не перебросить. Переглянулся с Норкой: кому-то придется лезть.

— Ищи дураков, — буркнула Норка.

Питер опасливо посмотрел на Гвирнуса: что скажешь? Нелюдим не трогался с места. Молчал. Казалось, ему было все равно. Однако внимательный взгляд приметил бы, как ходят его желваки, как стиснуты пальцы на кожаном ошейнике Снурка. Нелюдим не вмешивался лишь потому, что там, в доме за его спиной, была Ай-я. Ай-я и то, что день ото дня росло, крепло, вовсю сучило ножками в огромном животе.

Лезть на дерево вызвался Ганс. Он подошел к дубу, взглянул на Хромоножку. Осторожно дотронулся до морщинистой коры. Худая шея Ганса покраснела от напряжения. Он боялся, но виду не показывал, так как прекрасно знал: в любом случае лезть ему.

Ковырнув носком сапога дерн, Ганс присел на корточки. Нехотя стащил сапоги. Встал. Подумав, стащил и рубаху, открыв для всеобщего обозрения жилистый костлявый торс. Примерился к стволу.

— Давай-давай, — подбодрил его Питер, — твою небось лапали.

— И не лапали меня вовсе! — запротестовала Лита.

— Ври больше. Понравилось небось? — расхохотался Питер.