Вурди - Владимир Колосов

— Не придется. Живучий…

— Ишь как льет! До нитки промок.

— Эй, Гвирнус, есть там кто?

— Нашел?

— Ага, — послышалось сверху. — Ловите!

Из ветвей в образовавшуюся у корней грязную лужу плюхнулся небольшой сверток.

— Это все? — крикнула Норка.

— Да.

— Слезай.

Норка подбежала к дереву, схватила брошенный нелюдимом сверток и отскочила назад.

— Ну-ка покажи, — потянулся к ней добрый десяток рук.

— Сейчас. — Норка осторожно развернула находку.

— Да это одежда, — протянул кто-то.

В руках женщины были изодранные штаны Ганса. На протертых коленях зияли огромные дыры. Правая штанина казалась заляпанной бурыми пятнами грязи.

— Кровь? — неуверенно спросила Норка.

Ойнус — он заглядывал Норке через плечо — кивнул.

— Его. Вот и штопка моя, — растерянно сказала Лита.

— Дура! Какая штопка. Кровь это. Совсем рехнулась, что ли?

— Это оно, — прошептала Лита.

— Да вы только на Питера взгляните. Совсем ошалел от страха.

— При чем тут Питер?

— Я?! Боюсь?! — хрипло сказал охотник, судорожно сглатывая. — Дай-ка посмотреть…

— Смотри…

— Похоже, что его. Хотя хрен поймешь. От штанов и не осталось ничего.

— Как же? А штопка?

— Далась тебе эта штопка!

— По мне, уж лучше бы и штаны туда.

— Да ты и сам бы штаны с радостью снял!

— А может, жив он? В лес подался? Ну… как отшельники эти, а?

— Сам ты отшельник! По воздуху! Как же! Брось молоть чепуху, Лита! Забудь, другого найдем. У нас кобелей много. Детей нарожаешь. С Гансом-то, поди, у тебя ни одного…

— Злой ты, Питер. И Норка вся в тебя.

— Злой не злой, а лет десять назад людей-то в Поселке поболе было. Вон Гергамора скажет.

— И скажу. Я еще маленькой была, так здесь не один, а целых два поселка было. Там, за рекой.

— Врешь! Сколько ж тебе лет?

— Тыща!

— Ха!

— Смотрите-ка! Гвирнус! Живой! — крикнул кто-то.

— А в руках-то у него что? — пробормотала Норка.

— Где?

— Где-где… В кулаке.

— Ремень это. Ганса. От штанов.

— Тьфу!

1

Дождь внезапно кончился. Лишь с листьев по-прежнему стекали большие, похожие на слезы капли. Все вокруг смолкли. Стало тихо. Так, что казалось — слышно, как плещется на другом конце Поселка рыба в реке. Потом где-то вдалеке одиноко хлопнула дверь и тишину прорезал громкий женский крик.

— Ну и куда ты делся, толстый дурак?

— Тебя ищет, — подтолкнула Норка Ойнуса.

Люди облегченно вздохнули. Нерешительно гавкнул привязанный к крыльцу Снурк, но никто не обратил на него внимание, и он сконфуженно смолк. Все смотрели на Гвирнуса.

— Вот. — Гвирнус бросил ремень к ногам Норки. — Больше ничего.

Лита жалобно всхлипнула. Остальные тоже стояли с мрачными лицами, но быстро приходили в себя. То, что произошло с Гансом, было слишком непохоже на смерть.

— Не густо, — пробормотала Норка.

(Где же ты шляешься, а? — не унималась на другом конце Поселка жена Ойнуса).

— Попадет мне. Пропали сапоги, — огорченно сказал Ойнус — он стоял в большой мутной луже, переминаясь с ноги на ногу, и грязь под его подошвами так смачно чавкала, что у Питера, стоявшего рядом, забурчало в животе: он вдруг вспомнил о завтраке. Облизнул пересохшие губы.

— Пожрать бы, — мечтательно пробормотал охотник. — А ты молодец! — грубовато, но вполне добродушно сказал он Гвирнусу. Сейчас, когда дождь кончился, дуб вовсе не казался таким опасным. Питеру было стыдно за свой страх. Охотник немного завидовал как всегда невозмутимому нелюдиму — вон и на дерево не побоялся залезть, и его, Питера, не слишком-то боится, наверняка посмеивается сейчас в душе над ним, мол, строил из себя невесть что, а как дошло до дела, так хуже распоследней бабы.

«И-эх!» — Питер снова почувствовал, как в нем закипает злость.

— Не-е… Пропали, точно. Теперь задубеют. Верняк!

— Ничего, жиром натрешь, как новенькие будут, — переговаривались за спиной Питера Ойнус с Норкой, — а хочешь, сама натру?

«Сучка! Только отвернись! Натрет! Как же! Сапоги! — Питер хмыкнул. — Другое место она тебе натрет, слизняк!»

— Бедняга! — вздохнул кто-то.

— Ну что? По домам?

— А Хромоножка?

— А чего? Очухается и опять за свое…

— Ну… я про то, зачем шли… Что ж, так и оставим, да?

— Хватит с нас и Ганса, — проворчала Гергамора, — или ты хочешь слазить, а?

— Зачем? Гвирнус слазает.

— Как же! Слазает! Срубит, и всего делов.

— Не срубит он. Дуб-то ему все равно что родня.

— Оставь ты его в покое, что пристал?

— Руби не руби, а Ганса не вернешь.

— He-а. Пропали сапоги. Попробуй-ка в них теперь по лесу походи. Все ноги собьешь, — не унимался Ойнус.

— С каких это пор ты по лесу-то ходишь? — поддразнивала его Норка.

Гвирнус вдруг резко обернулся к сельчанам:

— Будет вам! Хватит! Уходите. А то я Снурка спущу.

— Ты что? Взбесился? — не очень уверенно спросила Норка.

— Ну его… — сказал кто-то из сельчан, — пошли уж… Повеселились.

2

Двор быстро опустел.

Только Хромоножка Бо остался лежать у дуба. Никто из сельчан так и не потрудился снять или хотя бы ослабить веревку на его шее. Голова повелителя была запрокинута к небу. Затылок лежал в небольшой прозрачной лужице. К мокрым волосам прилепился дубовый листок. Лицо Хромоножки посинело, но по тому, как подрагивали уголки его губ, Гвирнус понял, что повелитель всего-навсего спит. Другой бы давно отдал концы. Этот — спит.

На то и повелитель.

«Повелитель не повелитель, а все-таки человек», — подумал нелюдим, наклоняясь над спящим.

— Что, братец, и тебе досталось, да? — Он осторожно приподнял голову Хромоножки, снял веревку с его шеи. — Так-то лучше. Все на свете проспал. С вас, повелителей, как с гуся вода. Противно аж.

— Ага, — улыбнулся своему сну Бо.

— Вот и я говорю, — проворчал Гвирнус, прислушиваясь к странной тишине в доме. Ни плаксивого, слегка по-старушечьи дребезжащего голоса Илки. Ни спокойного, ровного — Ай-и. «Как там Ай-я говорила? — вспоминал нелюдим. — Предчувствие? А ведь не подвело. Это она про Ганса. Точно». Вспомнился и снившийся ему сон. «В руку, ей-ей».