Умереть на рассвете - Евгений Шалашов

— Не помню, — покачал головой Иван. Действительно, не помнил, что "учил" кого-то колодкой для снимания обуви.

— Ну, как же… — слегка растерялся Алексей. — Ты же, батька, его из-под одеяла вытряс, схватил колодку и заставил все сало съесть.

— А! Этот… — вспомнил-таки Иван. — Было дело.

Новобранец Видута, которого он колодкой для сапог заставил съесть за один присест добрых четыре фунта сала без хлеба, с тех пор от него нос воротил. Зато потом, все новобранцы, получив посылочку из дома, бежали к нему и выкладывали все, что присылали. А он, самый старый солдат во взводе (не по возрасту, а по службе!), которого уважительно именовали "батькой", делил все по совести.

— Когда вижу такого, что ситный с маслом втихаря жрет, а народ голодает — твою колодку вспоминаю. Думаю, заставить бы его жрать, чтобы нажрался до посинения!

Разволновавшись, Курманов разлил по кружкам остатку хереса, негромко сказал: — Давай за тех, кто в Пруссии да в Прибалтике лежать остался да на фронтах белогвардейских погиб.

Выпили не чокаясь. Курманов, слегка опьянев, налил себе кипятка, заправив сушеной морковкой. Покосившись на фронтового товарища, усмехнулся:

— А что, Афиногеныч, может, тебе еще чуток?

Иван, которому выпитый херес показался чем-то вроде женского пива, от которого ни в голове, ни в другом месте, радостно кивнул.

— Во! — поднял указательный палец вверх Курманов, забираясь под стол и вытаскивая оттуда косушку, запечатанную сургучом: — Похоже, ее туда давненько заныкали да забыли, а я нашел.

Иван, рассматривая бутылку, только похмыкивал. Последний раз он видел такую году в четырнадцатом. Осторожно сбив сургуч, понюхал горлышко:

— Ишь, водкой пахнет, не выдохлась, — уважительно сказал Николаев и, обращаясь к другу, спросил: — Сам-то как, будешь?

— Нет, хватит, — покрутил тот головой. — С брюхом беда, да и с сердцем что-то не то. Да и тебе косушка на один глоток — тут пить-то всего ничего…

— С сердцем-то давно неполадки? — обеспокоился Иван. — Брюхо-то, понимаю, помню, а сердце чего?

— Э, долго объяснять, — махнул рукой Алексей. — После польской кампании стали виноватых искать. Ну, особые отделы армию шерстить принялись. В первую очередь военспецов, а потом нас, комиссаров. Прихожу как-то, а у меня два латыша обыск проводят. Я спрашиваю: "Товарищи, на каком основании?", а они бурчат что-то по-своему. Спрашиваю: "Где ордер на обыск?", а они — сиди, мол, а не то будет тебе ордер. Тут я не выдержал, за револьвер схватился. Кричу: "А ну, руки вверх, а не то пристрелю, как грабителей!" Они с лица спали, говорят — товарищ Лацис приказал. Я им: "Покажите приказ в письменном виде!" Ну, я их под собственным конвоем до штаба бригады довел, приказал под арест взять.

— Ну а чем все кончилось?

— А чем… Ордера-тο на самом деле не было, приказа письменного тоже. Ну нервы помотали. Может, под арест взяли, да тут из столицы приказ — мол, товарища Курманова, за храбрость, проявленную во время польского похода, наградить золотыми часами ВЦИК. Награду следует получить в наградном отделе, в Москве.

— Ну, герой! — уважительно сказал Иван. — У меня только наган именной, от комфронта. А тут часы золотые от ВЦИК! Показал бы, что ли.

Курманов вытащил из кармана здоровенные часы-луковицу. Иван, внимательно их осмотрел, открыл крышку, прочитал дарственную надпись и удивленно спросил:

— А где золото-то?

— А золота-то и нет, — засмеялся Алексей. — Когда во ВЦИК пришел, мне в наградном отделе говорят — есть, товарищ, на вас приказ, только часов золотых нет. Берите серебряные. Ну, не отказываться же?

— Лучше бы тебе орден вручили, — засмеялся Иван. — Представляешь, идешь по Череповцу, а на груди у тебя крест, рядом — "Красное Знамя". Все девки твои!

— В "Торгсине" Георгий мой, — вздохнул Алексей. — А твой-то жив? Помню, когда я пришел, ты уже с двумя медалями щеголял. Знаешь, как я тебе завидовал?

— Сохранил, — хмыкнул Иван и полез во внутренний карман.

Курманов бережно развернул тряпицу и стал перебирать награды — Георгиевский крест и медали. Кроме первой, "За беспорочную службу", тут были "Трехсотлетие дома Романовых" и две георгиевские "За храбрость".

— А я за службу непоротую так получить и не успел, вздохнул Алексей.

— Да и куда, комиссару, медали-тο царские хранить, — понимающе кивнул Иван, убирая обратно свои сокровища.

— Ты сам-то кем на Гражданской был? — поинтересовался Алексей.

— Да кем… Взводным был. Ротой одно время командовал, под Перекопом. Потом, когда сокращение началось, предлагали кадровым командиром стать или инструктором, отказался. Не по мне сопли подтирать.

— Странно, — пожал плечами Курманов. — Я думал, ты не меньше, чем комполка.

— Ну, какой из меня комполка… — смутился Иван. — Ни грамоте толком не обучен, ни желания не было. Это ты у нас до комиссара бригады дослужился. А мы что…

— Я ведь не просто так спрашиваю, — построжел взглядом Алексей. — Мне начальник губрозыска нужен, а у тебя опыт. Ты с какого года в партии? В том смысле, в эркапэбе? Если в эсэрах состоял, это хуже.

— Да я вообще ни в каких партиях не состоял — ни в большевиках, ни в эсерах. Потому даже комбатом не стал.

— Как так? — удивился Курманов. — А как же тебя начальником трансчека назначили?

— А меня никто о партиях не спрашивал, — пожал Иван плечами. — Из Череповца в волость курьер прискакал, бумагу привез — вот, есть решение укома ВКП(б) командировать в распоряжение трансчека товарища Николаева. Прибыл в Чека, там сказали — принимай двух агентов. Один, совсем молодой парнишка, из реалистов, фамилию запамятовал, а второй солдат из слабосильной команды. Как там его, Рябушкин, кажется? Я тогда подумал: на кой мне инвалид, а тут выходит дылда, ряха с сажень. Думаю, ни хрена себе, слабосильная команда! Мне потом мужики рассказывали, что этот… слабосильный, в синематографе перед сеансами гирями народ развлекал.

— Мусик Рябушкин, — кивнул Курманов. — Знаю такого. Он всю Гражданскую в Череповце просидел. Ты же на фронт раньше меня ушел, а мы с ним еще восстание в Шексне ликвидировали.

— А что, у нас еще и восстание было? — удивился Иван.

— А то… — хмыкнул Алексей. — Почитай, половина волостей против продразверстки выступила. А в Чуровской волости белогвардейцы целый полк собрали, станцию Шексну захватили. Дрались, пока из Вологды да из Петрограда бронепоезда не подошли.

— Много народа побили?

— Кто ж его знает? — досадливо поморщился Алексей. — Бронепоезда вначале по деревням стреляли, что вдоль железки. Кое-где ни одного дома не осталось… Королев, военком, приказал, чтобы пристрелочными били и народ бы успел уйти, но кто успел, а кто не захотел… Война. Жалко, учителя старого расстреляли, не разобравшись. Когда мужики собрались, он перед ними выступил, отговаривал. Многие послушались, по домам разошлись. А когда карательный отряд пришел, стали расспрашивать, один мужичонка и вылез — вот, дескать, учитель Смирнов призывал к восстанию! Ну, старика и расстреляли. Потом, конечно, разобрались.