Жизнь после утраты. Психология горевания - Вамик Д. Волкан

больнице Св. Винсента вспоминал, что сотрудники на работе ничего не знали о его личной жизни и не понимали, почему он так озабочен «болезнью в семье». Необходимость сохранять хорошую мину при плохой игре утяжеляла физическую нагрузку и эмоциональный стресс, связанные с уходом за его заболевшим возлюбленным Другой участник группы Св. Винсента обрисовал, как благожелательные люди низводили его горе до банальности. «Они говорили: „О, я знаю, что ты испытываешь. У меня умер дедушка“. Или: „У меня умерла собака“. Но это была смерть не домашнего животного или старика. Умер мой супруг». Боль от отсутствия формального признания отношений делается сильнее, если семья умершего возлюбленного не одобряла их и не пустила на похороны понесшего утрату партнера, отрицает его право на общую собственность или же как-то иначе вымещает на нем свой гнев.

Родственные чувства, проявление заботы, бывающие причиной раздоров в любой убитой горем семье, часто усиливаются в случае смерти от СПИДа, особенно если семья связывает смерть с каким-то определенным образом жизни или поведением. «Люди столько не понимают, что касается этой болезни, – говорит Анн Блейк. – Они не понимают, что кто-то занимается любовью или принимает наркотики, но при этом не держат в голове мысли о смерти». Чтобы избежать позора, связанного со СПИДом, некоторые семьи скрывают природу болезни и не пускают родственников и друзей в больницу, не допускают их до похорон, опасаясь, что те обнаружат истинную причину смерти. Подобное поведение изолирует семью, лишает ее традиционных источников поддержки и может осложнить горе. «Понесшие утрату переживают обычное в таких обстоятельствах чувство потери, – замечает миссис Перри, – но они испытывают также гнев и стыд из-за вынужденной лжи и тех способов, которыми они добились сокрытия тайны. Этот стыд может препятствовать изживанию их горя».

И, наконец, горе, связанное со смертью от СПИДа, может осложниться из-за притупления способности скорбеть. С начала 1980-х годов определенные сообщества живут в состоянии непрекращающейся осады, ежедневно теряя друзей и никогда не имея возможности как следует оплакать хотя бы одну смерть, потому что число умерших друзей и возлюбленных постоянно растет. В книге «Время взаймы: некролог о жертвах СПИДа» Пол Моне описывает то, как СПИД атаковал его мир:

«Никто не знает, где начинается СПИД. Теперь мои друзья в Лос-Анджелесе с трудом могут вспомнить, что они чувствовали раньше, до появления болезни. Но все мы наблюдали за тем, как росли потери в Нью-Йорке, потом в Сан-Франциско – за годы до того, как это коснулось нас здесь. Медленно зарождающийся ужас – вот как это приходит. Сначала ты оснащен сотнями различных амулетов, чтобы не подпустить это к себе. Затем внезапно выясняется, что какой-то твой знакомый оказался в больнице, и вдруг – ты сам, готовый сражаться, в расцвете сил. Врачи особо не заботятся о том, чтобы скрыть, что у тебя нет средств к самозащите. Поэтому ты пытаешься смастерить хоть какое-то оружие из того, что у тебя под рукой, словно узник, вытачивающий нож из ложки. Ты сражаешься яростно, грубо, но уступаешь в грубости – этому»[49].

Не случайно, что Моне использует образ войны. Часто в качестве модели, наиболее близкой переживаниям геев, уцелевших в эпидемии СПИДа, берется опыт солдат, понесших множество утрат в военное время. Но даже эта модель не вполне подходит, потому что те смерти, по крайней мере, могли быть оправданы высокой моральной целью защиты своей страны, в то время как смерти от СПИДа кажутся совершенно случайными и бессмысленными.

Работа горя включает не только полное оплакивание утрат в настоящем, но и прохождение через любые не полностью оплаканные утраты в прошлом. Такие задачи становятся невыполнимыми, когда одна утрата накладывается на другую. Психолог, консультирующий случай тяжелых утрат, заметил: «Живущие в мире ВИЧ, едва завершают скорбеть по одному ушедшему, как обнаруживают, что умерли еще четверо, а то и десять других»[50].

СПИД привел к пересмотру как идеи будущего, так и представления о продолжительности жизни у целого поколения. Если раньше молодые люди считали смерть случайным событием, отвлеченным понятием, то теперь мужчины и женщины уже в двадцать-тридцать лет вынуждены справляться со множеством утрат. Социальный работник, сам ВИЧ-инфицированный, описал в газете «Нью-Йорк Таймс», как вирус ограничил его мир. Сотня его «хорошо знакомых» людей умерла от СПИДа, и сейчас, по его оценкам, больше половины его близких друзей «болеют или уже ушли из этой жизни». Когда он вновь побывал в Нью-Йорке, то «чувствовал себя, как еврей, вернувшийся в Берлин после Холокоста. „Мир, который я знал, ушел… Я скорбел по стольким людям. Мне сорок с небольшим, и тяжело смириться с тем, что это конец твоей жизни и конец жизни твоих сверстников. Эти чувства невыносимы. Это произошло лет на тридцать раньше, чем я предполагал“[51].»

Мы все еще не имеем исчерпывающих исследований, в которых рассматриваются отдаленные психологические последствия эпидемии СПИДа. Возможно, кто-то думает, что сообщество геев будет уничтожено СПИДом. Однако происходит совсем иное. Какими бы ни были индивидуальные последствия, геи как сообщество мобилизовали духовные, физические и политические силы, чтобы ответить на брошенный им вызов. Налицо их героизм, гуманность и мужество, они демонстрируют незаурядное старание справиться с болезнью.

Незавершенные дела между понесшим утрату и умершим

Один из явных парадоксов переживания горя заключается в том, что чем более счастливыми и зрелыми были отношения, тем легче с ними расстаться, когда время или потребность развития подталкивают нас вперед. Это не значит, что такие прощания безболезненны: они могут причинять душевные муки. Однако если наши отношения с человеком строились на том, что мы скорее дополняли или зависели друг от друга а не противоречили друг другу, мы можем излить свое горе в полной мере. Также верно и обратное: чем больше мы зависели от ушедшего человека, тем больше мы нуждаемся в нем для поддержания нашей самооценки и тем тяжелее для нас расставание с ним. Наиболее очевидный и жестокий пример – это оплакивание ребенком своего родителя. До тех пор, пока ребенок не вышел из подросткового возраста (что обсуждается ниже), смерть родителя, по своему определению, оставляет после себя множество незавершенных дел. Ребенок все еще нуждается в родителе как в примере для подражания, источнике любви и одобрения. Подобным же образом родитель почти не в состоянии оплакать смерть ребенка. С момента зачатия ребенка родители совершенно по-другому начинают видеть свое будущее – теперь оно связано с ребенком. Родитель предполагает, что будет заботиться о ребенке, любить его и что ребенок будет жить дольше,