Жизнь после утраты. Психология горевания - Вамик Д. Волкан

Всего за один год я израсходовал весь запас своих жизненных сил. Я уехал с родины и чувствовал себя изолированным, перегруженным работой и не оцененным по достоинству. И тосковал по дому, даже когда скорбел о нем. Я чувствовал вину за то, что бросил родных, я беспокоился за их безопасность.

Однажды я получил сообщение, что Эрол во время поездки домой на Кипр был убит греческими террористами. Его застрелили в аптеке, куда он зашел за лекарством для своей больной матери. Мое сердце разрывалось от муки. Эрол погиб из-за бессмысленного и жестокого насилия. Любому из моих друзей или родственников мог быть уготован тот же жребий, и я был не в силах помочь им.

Мое горе усугублялось моей изоляцией. Ни единый человек в американской больнице, где я проходил подготовку, не знал об Эроле и о напряженной политической ситуации на Кипре. Мои коллеги вряд ли могли понять те сложные чувства, которые вызвала во мне его смерть, включая чувство вины за то, что я оставил семью и друзей, что по своему выбору избежал тягот, связанных с экономической и политической нестабильностью[42].

Позднее я узнал: я страдал от того, что называется «виной выжившего»[43] – так обычно бывает с солдатами, потерявшими в бою друзей. Эта вина повела к настойчивому желанию отрицать испытываемые эмоции и значение смерти Эрола, а также к отказу признать тот факт, что все, кого я любил, подвергаются риску. То обстоятельство, что Кипр был далеко, а переписка с друзьями и семьей была нерегулярной, давало возможность для отрицания. Я убрал с глаз долой все газетные вырезки и письма, касавшиеся смерти Эрола, и погрузился в работу. Однажды я, к своему удивлению, вдруг осознал, что не могу вспомнить имя Эрола. В течение последующих нескольких лет бывали моменты, когда я не мог вспомнить даже свой родной язык. Конечно, существовало логическое объяснение – я редко пользовался турецким языком, но теперь я уверен, что причиной такого подавления была моя неосознаваемая вина.

Хорошо помню один странный эпизод того времени, говорящий о степени не нашедшего выхода гнева. Однажды друг с гордостью показал мне свою коллекцию оружия и убедил меня поупражняться вместе с ним в стрельбе по мишеням. Я никогда не пользовался оружием, однако он подбил меня сделать выстрел. Я прицелился и в бешенстве стал выпускать очередь за очередью, попадая в яблочко. Подозреваю, что тогда, в полной мере не осознавая этого, я дал волю ярости: я злился на себя за беспомощность, на тех, кто убил Эрола, и, возможно, – на своего друга за то, что он получил пулю и покинул меня.

Прошли годы, прежде чем психоанализ позволил мне скорбеть по Эролу и встретиться лицом к лицу с виной, которую я испытывал, находясь вдали от родины в такое кровавое время. Но тогда я спрятал свое горе за семью замками, и ни один человек, кто знал меня в тот период, не предполагал, что мне очень плохо. Я заботился о пациентах, женился, завел детей. И все это время я был занят тем, что подавлял свое горе, отказываясь от своей способности участвовать в «великом человеческом цикле смерти и возрождения».

Хотя в процессе прохождения психоанализа я начал скорбеть об Эроле, моя работа горя была завершена, когда после двенадцати лет отсутствия я вернулся на Кипр. Я запланировал посетить семью Эрола и наших общих друзей, и это был, как теперь мне ясно, надолго отложенный пересмотр нашей дружбы, его жизни и смерти.

Я привожу в качестве примера смерть Эрола, чтобы показать, как стечение обстоятельств приводит к осложненному горю. Эрол погиб в то время, когда я был одинок и незащищен, находился в изоляции, вдали от дома, и осуществлял тяжелую внутреннюю работу для того, чтобы пережить множество других утрат. Моя способность горевать была перегружена. Если бы я был на Кипре и участвовал в похоронной церемонии (которая покончила бы с моим отрицанием и позволила бы мне горевать), то смерть Эрола, возможно, не повлекла бы за собой моих стойких проблем. У нас были близкие и относительно бесконфликтные отношения. Угроза вины выжившего могла бы намного уменьшиться.

Нижеперечисленные факторы риска в переживании горя являются просто сигналами. Не существует мерила, если говорить о том, что способен выдержать человеческий дух и что может повергнуть его. Раз у братьев или сестер общая жизнь, мы часто полагаем, что у каждого из них будет схожая психологическая ахиллесова пята. Но оказывается, что это не так. Родители обращаются с каждым ребенком по-разному. Процесс рождения, эмоциональный склад, личный опыт, травмы и различные (большей частью неосознанно исполняемые) роли в семье определяют индивидуальную способность переносить утраты.

Внешние обстоятельства, нарушающие способность горевать

Нам необходимы время и пространство для переживания горя: этим, в частности, объясняется наличие обряда похорон в большинстве культур и религий. Похоронные ритуалы адресованы психологической потребности в скорби и запускают ее. После того, как скорбящий вовлекается в планирование похорон, видит тело умершего и вынужден постоянно принимать соболезнования, отрицать смерть становится все тяжелее. Кроме устранения отрицания такие ритуалы полезны еще и тем, что могут выявить и разрешить проблемы, связанные с переживанием горя. Например, тому, кому трудно выбрать похоронную службу, гроб или место захоронения, возможно, трудно принять смерть. Сегодня горе усугубляется часто тем, что наша жизнь оторвана от религии или расширенной семьи.

Порой мы воздерживаемся от полного переживания скорби из-за характера смерти. Шок, сопровождающий внезапную смерть, может сковать процесс горевания. В 1969 году двадцать три пациента, проходивших лечение в Центре Университета Вирджинии в связи с осложненным горем, потеряли своих любимых именно внезапно[44]. Такие смерти лишают нас ощущения, что мир – это безопасное место, заставляют нас искать объяснения произошедшего и испытывать вину за то, что мы не предотвратили утрату. Проведен ряд других исследований, подтверждающих сказанное. Гарвардское исследование вдов и вдовцов в возрасте до сорока пяти лет выявило, что у столкнувшихся с такими внезапными утратами (предупреждение о возможном фатальном исходе менее чем за две недели или извещение за три дня о неминуемой смерти) отмечался более высокий уровень тревоги, самобичевания или депрессии, чем в других группах людей, переживавших горе; к тому же у них чаще наблюдалось осложненное горе[45]. Еще одно исследование показало, что у родителей, лишившихся своих взрослых детей внезапно и трагично, например в результате автомобильных катастроф, было значительно больше проблем,