Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

Однако же характер есть характер – не переделаешь. Настырно шагая по нагретым камням, он остановился возле небольшого, импозантного дворца, перед которым серебряно журчал и отфыркивался фонтан, украшеный голыми девицами, закаменевшими, правда, но всё равно смущающими провинциала. Он достал бумажку с адресом. Этот адрес пареньку любезно предоставил Ардолионский: сходите туда, сказал, загадочно улыбаясь, там любят юных гениев.

Потоптавшись у фонтана, Подкидыш покосился на голые фигуры. «Тот, который бреет уши, всех одеть готов. А эти стоят хоть бы хны!»

Издательство, куда он притащился по жаре, располагалось в добротном особняке, недавно отреставрированном; кругом лепнина, стройные колонны толстыми берёзами белели перед входом. И тут же – неподалёку от двери виднелась чья-то свежая надпись, сделанная чуть ли не гвоздём: «Здесь жили графья, а теперь графоманы!»

Переступив порог, Подкидыш постоял, озадаченно озираясь. Под круглыми сводами с позолотой рисунков витал бесперебойный перестук и перетреск печатных машинок, похожих на дятлов с железными клювами. Горький опыт подсказывал: надо пробиваться к самому главному – иначе снова можно башку поставить под топоры.

«И где тут главный граф или этот, как его, главный графоман?» – покручивая жидкий ус, Подкидыш призадумался на деревянной лестнице, где в пузатых кадушках росли заморские деревья с большими волосатыми лапами. В металлической клетке, висящей между деревьями, томилась какая-то несчастная жар-птица, давно уже разучившаяся не только петь – летать. Взглядом задержавшись на этой бедной птахе, парень ощутил неодолимое желание выпустить её на волю.

– И что мы тут делаем? – Певучий голос эхом разлетелся под круглыми сводами.

Он повернулся и увидел роскошную разодетую женщину. Диадема в чёрных волосах слепила, отражая солнце. Ожерелье на груди сияло, колыхаясь в такт глубокому дыханию. Смущённый женскими чарами, Подкидыш пробормотал:

– А зачем у вас курица в клетке?

Женщина засмеялась, потрясая золотыми серьгами в ушах, жемчужным ожерельем на грудях футбольного размера.

Это была Катрина Кирьяновна Василискина, директриса крупного издательства. Василиска-директриска, так её прозвали за глаза. Она была здесь на положении царевны или королевны, перед которой многочисленные холопы, проходящие мимо, трепетали и заискивали. Матёрые мужики подобострастно шляпы снимали, фуражки срывали едва ли не с волосами, раболепно кланялись и порой с такой натугой улыбались, точно гири в зубах поднимали. Катрину Кирьяновну не только уважали, но и побаивались. Василиска-директриска держала себя на высоте. Женщина суровых правил, она даже маленько перебарщивала по части нравственности; в книгах, выходящих в её издательстве, героям приходилось чуть ли не в телогрейках и ватниках мыться в бане и ложиться на брачное ложе. И никому никаких послаблений Катрина Кирьяновна не давала. А когда один какой-то шибко грамотный писака притащил сочинения какого-то Баркова или Бардакова, в которых действовал Лука Мудищев, тогда ещё мало известный своими сексуальными похождениями, Катрина Кирьяновна так шуранула грамотея с лестницы – бедолага и руку, и ногу сломал, и получил сотрясение мозга. Вот такая женщина была. Образчик, можно сказать. На монетах и медалях можно было бы печатать её портреты. Правда, у этой медали была ещё вторая сторона. Если бы кто-то когда-то хоть одним глазочком заглянул в пятикомнатную квартиру этой дамочки, сильно был бы изумлён или шокирован. Стены в комнатах и в залах были совершенно голые – в том смысле, что повсюду красовались голые красавицы и голые красавцы. А в спальне – в будуаре, как говорила Катрина Кирьяновна – можно было увидеть коллекцию различных фаллосов, изготовленных из дерева, бронзы и чугуна. А в потолки и в стены будуара были встроены большие зеркала – для возбуждения весёлой похоти. Эта была потаённая слабость Катрины Кирьяновны. И эта слабость не только не смущала – возвышала в собственных глазах. Хорошо начитанная, двумя или тремя институтами образованная, Василискина знала родную историю. Знала, что царица Екатерина тоже была слабовата по части мужчин. Императрица, пользуясь неограниченной властью, выбирала себе мужиков, как жеребцов на ярмарке. И Василискина последовала этому примеру. Много лет уже работая с молодыми авторами, она поднаторела в выборе племенных пегасов, которые под покровом ночи приходили к ней и до утра усердно расшатывали стойло. И всё как будто было шито-крыто, потому что директриса в своём издательстве никогда своих пегасов не печатала – любовников она пристраивала в другие издательства, где работали благонадёжные друзья-товарищи. Правда, слухи всё-таки просачивались – шила в мешке не утаишь, но, в общем-то, всё было покрыто мраком тайны. И потому для многих – после революции и после Гражданской войны – было потрясение и шок узнать о том, что директриса, эта блюстительница нравов, хозяйкой борделя заделалась в городе Лукоморске.

Но, слава Богу, революцией пока не пахло – пахло ароматным, свежезаваренным чаем, который стоял на журнальном столике в кабинете. Вальяжная, властная Катрина Кирьяновна с потаённой любовью разглядывала провинциального гостя. Ивашка, петухом расшитая рубашка, понравился ей. А когда она узнала, что этот парень, кровь с молоком, успел поработать на кузнице, где работать могут только сильные духом и телом, – глаза директрисы игриво сверкнули, будто облизывая юного гения.

– И что вас привело сюда, Ивасик? – заворковала директриса. – Чем я вам могу помочь?.. Ах, стихи! Мы пишем стихи? Похвально, похвально. Я стихи люблю. А ты где, Иванушка, остановился? Нигде пока? Давай-ка мы, дружок, с тобою так договоримся. Мне сейчас некогда, бегу на совещание. Ты, может, здесь меня подождёшь? Нет? Ну, вот тебе мой телефон, вот адрес. Ты позвони мне вечером. Договорились? Только обязательно. Мы с тобой чаю попьём, стихи почитаем. Я могла бы тебя отвести в кабинет своего литконсула…

– Я уже побывал в таком кибинете, – уныло признался Подкидыш.

– Ну, вот видишь, мы друг друга поняли. Так что обязательно позвони. Хорошо? Ну, пойдём, Ивасик. Я на машине. Может, куда подвести? По магазинам или на выставку. Или можешь просто покататься часок-другой. Посмотришь, полюбуешься. Ты в Стольноград впервые?

Машина была «Волга» – роскошь по тем временам. Подкидыш, как фон-барон, развалился на переднем сиденьи, ротозейничал, глазея по сторонам. Интересно было колесить по проспектам и улицам, только не за этим он прилетел сюда. И потому фон-барон попросил шофёра остановиться возле какого-нибудь издательства.

Ощущая удивительную смелость, уверенность в себе, появившуюся после катания, фон-барон пришёл в просторный кабинет, где сидели три-четыре человека. Руководствуясь печальным опытом, фон-барон первым делом обратил внимание на то, что в кабинете не накурено – топор под потолком не висел, не скалился широкою зверской улыбкой. «Уже хорошо», отметил Подкидыш. Однако люди в кабинете так не думали.

– У нас вообще-то обед, – проблеял худосочный работник, длинной бородой похожий на козла.

– Да ладно, проходите, – великодушно сказал кто-то в углу, – мы всё равно здесь обедаем.