Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

– На паровозе долго. Вот если бы на самолёте…

– Так на ём, поди, дорого? На ковре-самолёте.

– Дороговастенько. В том-то и дело. А то б я давно умотал. Дед Мурава помолчал, глядя в пол, задумчиво царапая зеленоватое сено своей бородищи. Затем сосредоточенно уставился в серебристо-синий потолок, точно в бездонное небо, по которому мчался ковёр-самолёт. И вдруг он заворочался, потрескивая хворостом хворых сухожилий и суставов.

– Эх! – отчего-то веселея, дед свесил ноги с печки. – Хрен с тобой! И чего не сделаешь, любя… Может, я чего не понимаю в этой твоей писанинке. Может, оно и правда хорошо. Там-то люди грамотные. А ну, как в люди выбьешься, в писателя. – Дед нажал на букву «я». – Хэ-хэ. Дам я тебе денежку. Мне отвалили пенсию на днях. Я ведь не зря всю жизнь дубиною своею груши околачивал, соловьёв-разбойников по лесам гонял.

Жиденькие усики Подкидыша – два ржаных колоска – озарились улыбкой.

– Вот спасибо! Я отдам! – поспешно заверил. – Я непременно…

– Ты матери с отцом, гляди, не проболтайся, а то они всю плешь мне прогрызут. – Дед закряхтел, вытаскивая деньги откуда-то из-под тулупа. – На, держи. Да тока положи куда подальше, чтоб не спёрли…

Всю ночь не спал Подкидыш, волновался. Да и как иначе-то? Он всей душой, всем сердцем чуял: что-то начинается в его судьбе, что-то новое, необычайно радостное, хотя и тревожное.

4

Всё, что с нами в жизни приключается впервые – да если ещё в детстве или в юности, – тогда любое мало-мальски хорошее событие становится почти что эпохальным, о котором трудно рассказать без частокола восклицательных знаков!!!

Примитивный самолёт, фанерный «кукурузник» в глазах Подкидыша превратился в ковёр-самолёт, расшитый серебром и золотом. Распугивая коров, пасущихся неподалёку, надсадно тарахтя движком на взлёте и подпрыгивая на неровной земляной полосе, ковёр-самолёт разогнался, поднялся, вихляясь на встречных воздушных потоках – и воспарил под облака. И вот тогда Подкидыш первый раз глядел на землю глазами птицы. Он залюбовался голубыми этими горбатыми предгорьями, похожими на две больших ладони, в которых крепкими груздочками белели березняки, плотной стеной стояли зеленохвойники из пихтачей, из кедрачей и сосен; светлой жилкой трепетала река, вдоль которой прилепились домики деревни Изумрудки.

Утреннее солнце на гористом горизонте было похоже на кузовок, в котором с горбушкой насыпано багрово-малиновой ягоды. Незримая чья-то рука приподняла кузовок над горами и опрокинула. И побежали вприскочку, покатились ягодки по перевалам, по увалам, по лугам и покосным полянам. И заиграли, запрыгали яркие ягодки, умываясь росой, беспечно резвясь и ликуя на пороге нового дня. И золотыми листьями вспыхнул заревой огонь по ручьям, по рекам и озёрам. И невозможно было передать восторг, бушующий в груди человека. Радостное сердце то вдруг замирало где-то под рёбрами, то начинало вырываться из-под рубахи…

Рыжий какой-то, хозяйственный мужичонка, проживающий в Изумрудке, тоже в город летел. На коленях у него стояла плетёная корзина, в которой колыхался белый толстый цветок с оранжевым лепестком – жирный гусь в корзине восседал, бестолково пялился на землю, проплывающую далеко внизу; гусь, наверно, удивлялся тому, что он крыльями не машет, а всё равно летит под облаками…

«Домашним уткам и гусям крылья подрезают!» – вспомнил Ивашка, испытывая странную жалость к этому обескрыленному гусаку и одновременно к этому рыжему односельчанину.

Летели не долго. Совершили посадку на окраине старого областного центра. Городской аэропорт, расположенный среди полей, заметно отличался от сельского; здесь коровы не паслись рядом с самолётами, здесь и травы-то не было на лётном поле – кругом асфальт, размеченый белыми и жёлтыми полосками, фонари на асфальте, точно большие красные цветы.

Тут нужно было делать пересадку. Ивашка потолкался от одного стеклянного скворечника к другому – купил билет. Подождав немного, двинул на посадку в самолёт, гудящий гигантским гудом. Этот «летающий дом» вызывал не только восхищение – жутковато становилось. Такой громоздкий лайнер, мама родная. Да как же он взлетит? А ну-ка навернётся?..

Озираясь по сторонам, Ивашка понемногу стал утрачивать беззаботно-восторженный пыл. Тоскливо становилось, неприютно.

И вдруг знакомый лётчик повстречался – Маковей Литагин.

– Звездолюб! – едва не закричал Подкидыш, так обрадовался.

Бравый, жизнерадостный Маковей Литагин родился и вырос в Изумрудке. Он ещё в подпасках – лет, наверное, в семь, стал неисправимым звездолюбом. Когда мальчишки с бородатым дедом выгоняли лошадей в ночное, Маковейка не сидел возле костра, не слушал байки – постоянно лежал где-нибудь в стороне на травушке, созвездьями любовался. Вот с тех пор и прилипло к нему – Звездолюб. Скуластый, бровастый, с небольшой курносинкой, открытого нрава и громкого говора – Маковей Литагин отличался пронзительной какой-то, редкой синеглазостью; точно ангел слетел с небес, чтобы людей научить обращаться с ковром-самолётом. Ивашка и раньше встречал Звездолюба – приезжал к родителям в деревню. И всякий раз, когда Подкидыш видел нарядного лётчика – особенно, когда вблизи – сердце блаженно обмирало; смотрел, не мигая, почти не дыша. И где-то в подсознании Подкидыша всякий раз невольно отмечался тот странный факт, что вся родня Литагиных – от мала до велика – в земле копаются, в навозе. А Звездолюб – с малолетства задира и неслух – взял да в город уехал, чтобы выучиться на лётчика, который дерзновенно ходит-бродит по облакам и около ясного солнышка, ясного месяца. «Наверно, он тоже подкидыш! – думал Ивашка. – А иначе в кого он такой?»

Заметив парня, Звездолюб остановился и начал расспрашивать, куда Ванюха лыжи навострил.

В руке на отлёте поднебесный «ангел» по-щегольски держал тёмно-голубую новую фуражку из чистошерстяной материи на шёлковой подкладке. Двубортный тёмно-голубой костюм был подогнан по фигуре Звездолюба. Ослепительно-белая сорочка, чёрный галстук, чёрные полуботинки – всё было идеально чистым, выглаженным. «Жених!» – говорили про Звездолюба, холостяка со стажем.

Собираясь отойти от земляка, Литагин поинтересовался, какой у него номер рейса и подмигнул:

– Со мной полетишь. Прокачу с ветерком.

После этой встречи Подкидыш приободрился – возвратилась прежняя уверенность в том, что он всё правильно затеял. Надо брать пример с таких, как этот дерзновенный Маковей Литагин.

Волшебный «ковёр», на котором предстояло воспарить, – самолёт Ту-134 – в просторечии назывался весьма прозаично: «Свисток», «Стиляга» и «Туполёнок». В ту далёкую пору это был один из самых знаменитых пассажирских лайнеров – первый реактивный самолёт родного Отечества.

Простован по-мальчишески был восхищён этим лайнером, таким роскошным, таким огромным: между креслами ходила симпатичная девица в синей пилотке – стюардесса, раздававшая леденцы.

Сжигая чёртову уйму керосина – как это всегда происходит на форсаже – Ту-134 пронзил облака, укрывающие небо над аэродромом, и Простован увидел «вторые небеса», солнечные, гладенькие, сияющие лазурью, которая бывает лишь на картинках. Приподнимаясь, парень посмотрел в иллюминатор и ощутил сладко-леденцовый холодок под ложечкой. Самолёт, напрягаясь могучими жилами, взлетел уже настолько высоко, что земля затуманилась где-то внизу. В слезинки превратились озёра на полях. Гордые горы присели-присмирели, бугорками скромными прикинулись. Зелёная долина, как скатерть-самобранка, в лоскуточек скрутилась. Деревни, сёла, города – всё стало детской забавой с той высоты, с которой на землю смотрит сам Господь Бог.