Скажи мне все - Камбрия Брокманн

– Я их так называю потому, что они ведут себя мерзко. И это странно, потому что мы уже в колледже; кому какое дело, кто с кем общается? Мы слишком взрослые для школьных сплетен и подлянок. Нельзя, чтобы ты позволила им унижать тебя, нельзя, чтобы ты позволила им выиграть. – Я вспомнила, как смотрела на них с Джоном, и добавила: – И мне кажется, Джону ты очень нравишься.

Руби слегка улыбнулась при упоминании о Джоне.

– Но все равно, нехорошо так говорить, я не люблю сплетни. Так мы станем ничуть не лучше Аманды.

– Да ладно, – отмахнулась я, потом вспомнила плакат, висевший в кабинете приемной комиссии, и процитировала: – «У каждого своя война». Вот. Мы можем сделать так, чтобы она на какое-то время отстала от тебя.

– Ну да, только вот ее война – стремление быть абсолютной стервой, – вздохнула Руби. Я засмеялась.

– Тебе лучше?

– Да.

Она улыбнулась мне. Я подумала было о том, чтобы спросить о ее отце, но передумала. Я не хотела отвращать ее сразу после того, как нам удалось настолько сблизиться.

Взгляд Руби упал на мои руки. Я гадала, что будет, когда она заметит шрамы. Руби посмотрела прямо на меня и спросила:

– Что произошло?

Я взглянула на свои ладони, испещренные гладкими линиями.

– Когда была маленькой, я упала прямо через стеклянную крышку кофейного столика.

Это была необходимая ложь. Я продолжала рассматривать мои руки, вспоминая, как сочувственно взирали на меня полицейские.

Некоторое время мы молча жевали пиццу посреди обычного шума, царящего в столовой.

– Не говори никому, – попросила Руби. – Ну, про Джона. Про то, что он мне нравится. И не просто как друг.

– Не скажу, – пообещала я. – Я умею хранить тайны. – Это была правда.

– Как ты думаешь, он действительно бабник? Ну, как сказала Аманда? – спросила она.

– Думаю, на него вешаются многие девушки, – ответила я, – и он добрый. Поэтому в ответ флиртует с ними. Это ничего не значит.

Руби вздохнула, медленно жуя пиццу.

– Он не звал меня на свидания. Ничего такого. Может быть, я ему не нравлюсь.

– Неправда, – твердо заявила я, понимая, что следует подкрепить ее уверенность. – Ты ему нравишься. Просто не спеши.

Руби несколько секунд молчала.

– Ты всегда так уверена во всем, – сказала она, пожимая мне руку через стол. – Я очень рада, что познакомилась с тобой.

– Я тоже, – ответила я, хотя ее прикосновение вызвало у меня желание отпрянуть; но я подавила это желание. – И серьезно: если будет нужно, чтобы я кому-нибудь набила морду, скажи об этом.

Руби засмеялась. Пространство вокруг нашего столика словно наполнилось теплом и радостью. Щеки ее порозовели, кожа вокруг глаз собралась мелкими морщинками. Смех ее шевельнул что-то в моей памяти. Я так давно не слышала этого звука и только сейчас осознала, кого напоминает мне Руби, – мою мать.

Техас, 1995 год

Мне было шесть лет, когда я обнаружила, что Леви доставляет проблемы. Мои родители всегда внимательно следили за ним, но я думала – это потому, что он старше и он мальчик. Первый ребенок – любимый ребенок.

В тот день мои родители выглядели усталыми. Всегда красиво уложенные густые белокурые волосы матери были стянуты в неаккуратный «хвост». На лице отца появились морщины, которых раньше не было. Они разговаривали в гостиной приглушенными голосами. Мать сказала мне пойти поиграть, но я не хотела играть, поэтому просто сидела на полу в своей комнате и читала книгу.

Леви заперся у себя. Я прижалась ухом к стене, разделявшей наши комнаты, но ничего не услышала. Бо лизнул мою ступню, и я захихикала.

– Ш-ш-ш, – сказала я ему, – надо сидеть тихо.

Бо завилял хвостом и ткнулся мокрым носом мне в грудь. Я зарылась пальцами в ворс синего ковра, Бо прижался ко мне и попытался лизнуть меня в ухо. С ним мне всегда было лучше, что бы ни произошло.

Я слышала голоса родителей – они звучали тихо и глухо, но я все равно могла разобрать слова.

Сначала прозвучал голос моего отца, умоляющий и отчаянный. Мне не нравилось слышать это – мой отец должен быть сильным.

– Селия, он пытался причинить ей вред. Ты видела, что произошло.

– Он ничего такого в виду не имел, он всего лишь ребенок. – Голос матери был слабым, сломленным. – Братья и сестры часто бывают грубы друг с другом.

Язык Бо помешал мне услышать, что было сказано дальше.

На следующий день мы должны были праздновать восьмой день рождения Леви. В углу моей комнаты, за креслом-качалкой, была спрятана пиньята[5] в виде осла. В тот день с утра мы с матерью ездили по магазинам. «Спрячем все, что нужно для праздника, в твоей комнате, дочка, и это будет для него сюрпризом!» Коробки с подарками, завернутые в разноцветную бумагу, громоздились у стены.

Я хотела сказать родителям, что Леви не сделал мне ничего плохого, что я отлично себя чувствую. Я даже не злилась на него. Я не чувствовала боли, не чувствовала ничего. Я не испугалась.

Я хотела, чтобы все опять стало так, как было всегда. Хотела, чтобы отец закончил косить лужайку, а мать снова свернулась в кресле с книжкой в руках и смотрела, как мы играем.

Я не могла перестать думать о том, как смотрел отец. После того как он вытащил меня из бассейна и ужасно крепко сжал в объятиях, он смотрел на меня так, словно я была чем-то страшным. Мне это не понравилось. Когда я снова смогла нормально дышать и перестала кашлять, то сказала ему, что со мной всё в порядке. «Папа, ты видишь, как долго я умею задерживать дыхание?»

Он не обратил внимания на мои слова и уставился на Леви, который все еще оставался в воде. Они стояли так, пока не подбежала мать с телефоном в руке. Она была совсем белой, руки у нее тряслись, а по щекам текли слезы.

«С ней всё в порядке», – сказал мой отец. Он говорил спокойно, но что-то казалось неправильным. Я переводила взгляд с него на мать. Я не знала, почему они ведут себя так забавно.

Это было до того, как мы разошлись по своим комнатам.

Я положила голову на ковер, от которого пахло чистящим средством. Бо свернулся рядом со мной так, что мы оказались нос к носу, и я запустила пальцы в его шерсть, вдыхая его теплый, успокаивающий запах. И крепко обнимала его, пока мы оба не уснули, легко и ровно дыша в унисон.