Американская пастораль - Филип Рот

В ВААТ, где размещалась студия Билла Кука, мы доехали на автобусе, тихо, словно церковные прихожане, уселись на стулья, выставленные в ряд вдоль одной из стенок стеклянной кабины, и так просидели какое-то время, пока Билл Кук не вышел из-за микрофона и не поприветствовал нас. Звукозаписывающее устройство крутилось на специальном столике, работая на тех, кто не попал сюда и скучно сидел дома, а Билл Кук сердечно пожал руки двум высоким и стройным белым «щучкам», затянутым в застегивающиеся на одну пуговицу жакеты из Американского магазина, и в блузках на заказ с отложными воротничками (я, к слову сказать, был в этот вечер в костюме, одолженном мне Менди). «А вы что хотите послушать, джентльмены?» — непринужденно спросил у нас Кук — когда мы с Менди разговаривали по телефону, он всегда подражал этому мягкому звучному голосу. Я попросил сыграть что-нибудь мелодичное: из репертуара мисс Дины Вашингтон или мисс Саванны Черчилль — как потрясающе звучало в те времена это томно-галантное «мисс» в устах диджея, — а у Менди заказ был куда более терпким и амбициозным: на музыкантов в стиле пианиста затрапезных салунов Рузвельта Сайка, на Айвори Джо Хантера («Когда мы рас-ста-а-а-лись… я чуть не сош-шел с у-ма») и на квартет, который, как мне казалось, Менди с особой гордостью называл «Ли-О-Вакс», грассируя первый слог в точности как Мелвин Смит, чернокожий парнишка из Саут-Сайда, служивший в будние дни после обеда разносчиком товара в магазине Менди-отца (по субботам и воскресеньям эти обязанности выполняли Менди с братом). Однажды вечером Менди так расхрабрился, что пошел вместе с Мелвином на Бивон-стрит послушать этот квартет в павильоне за площадкой для игры в кегли — месте, где почти не отваживались появляться белые, за исключением подружки музыкантов бесшабашной Дездемоны. Именно Менди Гарлик впервые свел меня в магазинчик звукозаписи на Маркет-стрит где, порывшись среди уцененных девятнадцатицентовых дисков, мы сначала прослушивали пластинки, а уж потом выбирали, что купить.

Для поддержания боевого духа в тылу, во время войны раз в неделю — в июле и в августе — на спортивной площадке рядом с Ченселлор-авеню устраивали танцы. И Менди обычно толкался среди возбужденной толпы — взрослых соседей, подростков и малышни, радостно бегавшей вокруг выкрашенных в белую краску «баз», используемых нами для игры в софтбол, — предлагая всем, кто был к этому склонен, более острые музыкальные удовольствия, чем привычный репертуар Гленна Миллера и Томми Дорси: танцы под музыку, предпочитаемую почти всеми нами, при свете, слабо сочащимся из окон школы. Независимо от того, какие мелодии наяривал на украшенной флагами эстраде оркестр, Менди почти весь вечер носился, как ветер, и распевал: «Шотландия, Шотландия, башка твоя шишкастая, зачем такая твердая? Ах скалы, вот тут что!» Пел он, как сам заявлял с пафосом, «совершенно бесплатно» и с той же надрывностью, как Луис Джордан и «Пятерка барабанщиков» в записи на пластинке, которую он в обязательном порядке ставил на патефон, когда приглашал к себе «Смельчаков» с какой-то определенной целью (для игры в «семь карт» с высшей ставкой в доллар, для сто первого разглядывания «жареных» рисунков, изображающих Неутомимого Тилли, и в редких случаях для круговой мастурбации) и мы, в отсутствие всех прочих членов семьи, приходили в его неряшливую спальню.

И вот теперь передо мной был Менди 1995 года, бывший мальчик из Уиквэйка, с врожденным даром быть полной противоположностью воспитанному образцовому ребенку, личность, все время лавирующая между слегка вызывающим легкомыслием и явно выраженной, зависть у нас вызывающей девиантностью, весело подмигивающий и постоянно играющий на грани между обольщением и оскорблением. Юркий, щеголеватый, беспутный Менди Гарлик стоял здесь передо мной; он не попал ни в тюрьму (где, когда он заставлял нас, четверых или пятерых «Смельчаков», усаживаться, спустив штаны, в кружок на полу его комнаты и ради приза в два доллара соревноваться, кто первый «выстрелит», я был уверен, он непременно окажется), ни в ад (который, я не сомневался, ждет его после смерти, причиной которой, скорее всего, станет нож «обалдевшего от марихуаны» — что бы это ни значило — цветного парня), а оказался просто ресторатором на покое, владельцем трех заведений «Гарр. Мясо на гриле» в дачном поселке на Лонг-Айленд и участником такого невинного мероприятия, как встреча выпускников по поводу сорокапятилетия со дня окончания школы.

— Тебе не следовало волноваться, Менди. Ты сохранил осанку и почти не изменился. Прекрасно смотришься. Замечательно.

И это было правдой. Высокий, загорелый, стройный джоггер в черных ботинках из крокодиловой кожи и черной шелковой рубашке под зеленым кашемировым пиджаком. Только вот серебристая шапка волос кажется не совсем настоящей, а так, словно в прежней жизни она была мехом на спинке скунса.

— Я забочусь о своей форме — это мой принцип. Звонил тут Мутти — Марта (он же Мутти) Шеффер — лучший фланговый подающий «Смельчаков», команды, в которой мы трое играли на площадке лиги софтбола, и, как следовало из помещенной в буклете биографической справки, «консультант по финансовым вопросам», а также (как это ни покажется невероятным при воспоминании о болезненно застенчивом с девочками младенчески круглолицем Мутти, чьим главным подростковым развлечением было засовывание монеток в щель автомата) прародитель детей (36 лет, 34, 31) и внуков (2 года, 1), — и я сказал Мутти, — продолжал Менди, — что, если он не сядет со мной рядом, я не поеду. В бизнесе мне приходилось иметь дело с сущими головорезами. И я справлялся с этими чертовыми бандами. Но сегодня мне это было бы не под силу. Прыгунок, мне пришлось останавливать машину и просить ключ от туалета не два, а три раза.

— Что ж, долгие годы мы старательно покрывали себя слоями непроницаемой краски, а сейчас снова вдруг оказались как бы прозрачными.

— Думаешь, дело в этом?

— Кто знает. Возможно.

— Двадцать ребят из нашего выпуска — покойники. — Он указал на список «In Memoriam», помещенный на задней обложке буклета. — Одиннадцать парней ушло, — вздохнул Менди, — двое — из «Смельчаков». Берт Бергман. Утти Орпенстайн. — Утти был отбивающим, игравшим в паре с Менди, Берт — игроком второй базы. — От рака простаты. Оба. И оба за последние три года. Я теперь регулярно проверяю кровь. С тех пор как услышал об Утти — каждые шесть месяцев. Ты делаешь анализы?

— Да, делаю. — Разумеется, для меня это отошло в прошлое, ведь простаты у меня уже не было.

— С какой периодичностью?

— Раз в год.

— Этого недостаточно. Необходимо каждые шесть месяцев.

— Хорошо. Учту.

— Но вообще-то у тебя с этим в порядке? — спросил он, положив руки мне на плечи.

— Да, я в форме.

— Слушай, а ведь это я научил тебя «стрелять», ты помнишь?

— Да, Мендель. Дней через девяносто, максимум сто двадцать, я выучился бы самостоятельно. Но ты запустил механизм первым.

— Я тот, кто выучил Прыгунка Цукермана «стрелять», — громко расхохотался Менди, — и эта слава моя, без сомнения.

Тут мы обнялись: лысеющий первый базовый и седовласый левофланговый поуменьшившейся команды «Смельчаков» из Спортивного клуба. Торс, который я ощутил под руками, неопровержимо доказывал, что он действительно проявлял заботу о своей форме.