Любовь надо заслужить - Дарья Биньярди

Во сне я была счастлива. Мама — молодая, в желтом платье, и Майо — смеющийся, передних зубов не хватает. Отца во сне не было, но чувствовалось, что он где–то здесь рядом, может быть, спит. Я не ощущала никакой тревоги, была такой радостной и беззаботной, как бывает только в детстве.

Ааль–маа–Маа–йоо! Ааль–маа–Маа–йоо!

Мы спрятались под глицинией и изо всех сил старались не расхохотаться. Я так сдерживала смех, что захотела в туалет.

Проснулась я от сильного позыва к мочеиспусканию и, валяясь в постели, продолжала ощущать теплоту и радость этого сна. Мне очень давно не снились мама и Майо такими счастливыми. Именно такими, какими мы были в действительности.

Обрывки этих эмоций крутятся в моей голове и сейчас, когда я иду под портиками, спешу на встречу с Лео.

Я никогда не была в том ресторане, где мы назначили встречу, никогда не встречалась с Лео один на один, мне никогда не снились мама и Майо такими счастливыми. Сколько всего случилось после того, как я рассказала Антонии про Майо!

Вчера мы лишь перекинулись по телефону парой слов, но Антония сказала, что не может говорить, я не поняла почему Я хотела рассказать ей о поездке в Рим, о фотографиях Луиджи Гирри. Мне бы хотелось, чтоб и она почувствовала очарование тех мест, которых я лишилась. Эти пейзажи стали для меня лекарством, гомеопатической таблеткой: поля, плотины, каналы, лиманы в дельте По, среди которых прошло мое детство, — увидены глазами современника, римлянина, чужака. Я как будто получила прививку. Двадцать лет я не была в Ферраре и на По. Стараюсь избегать любых контактов с паданской равниной, с ее метафизической болью.

Франко знает, на машине я никогда не езжу в ту сторону, на поезде или на самолете отправляюсь в любом направлении, но как можно дальше от феррарских туманов.

После смерти родителей я перебралась в Болонью, и первое время мы ездили в Феррару на поезде — что–то отремонтировать, прибрать в доме… пока Антонии не исполнилось три года. С тех пор я там не была. Иногда приезжала на кладбище, а потом перестала ездить и туда.

В наш дом у дамбы после смерти отца вернуться я не смогла. Имением управляет фермер, который работал у нас и раньше. Он говорит, что доходов от урожая едва хватает, чтобы покрыть затраты на содержание усадьбы, но меня это устраивает. Надо бы продать ему имение, он давно об этом просит.

Странно, но, рассматривая фотографии Гирри, я не ощущала боли: искусство в который раз меня лечит. Когда умерла мама, я запоем читала «Энеиду» и наизусть выучила большие отрывки из поэмы. Описание трагических превратностей судьбы — куда хуже моих — действовало утешительно.

Лео ждет меня у трактира «Луна», шерстяное пальто плотно облегает его тяжелую фигуру. Вообще–то лицо у него красивое, античный профиль. Волосы еще густые, и спереди не видна забавная лысина.

Мне совсем не хочется идти в людное место. Мысль о том, что мы будем сидеть в шумном трактире за столиком, зажатым между другими такими же столами, приводит меня в ужас.

Мы с Франко живем неподалеку, и как я раньше не сообразила пригласить Лео к нам домой?!

— А что, если мы пообедаем у нас? Дома спокойнее.

— С удовольствием, — отвечает Лео, махнув рукой, будто говоря: «Веди, пойдем, куда хочешь».

Возвращаемся в Феррару на закате. На этот раз Луиджи не гонит, молчит всю дорогу, а я смотрю на поля, на равнину, которая кажется еще более пустынной, чем обычно. Только стройные тополя, устремленные вверх, отбрасывают длинные тени да неожиданно возникают редкие домики, нарушающие правильную геометрию полей.

— Раньше здесь выращивали коноплю, — единственный комментарий, который я услышала.

Как только мы подъехали к Чертозе и я увидела огромную полукруглую лужайку перед входом на кладбище, я сразу вспомнила, как мы приезжали сюда с Альмой и Франко. Двадцать лет назад эта лужайка казалась мне бескрайней. Она действительно огромная.

С одной стороны тянется длинная аркада, за которой большое сооружение, похожее на монастырь, и церковь. Все построено из красного кирпича, как и феррарский замок, только цвет ярче, и белые колонны арок отчетливо выделяются на красном фоне.

Здесь — простор, красота и благодать. В Болонье нет такого кладбища.

Заходим в калитку к югу от церкви.

— Помнишь, где ваша могила? — спрашивает Луиджи. Мы пересекаем внутренний дворик, окруженный надгробиями конца девятнадцатого века. Эпитафии витиеваты и сентиментальны: мужья, преданные семье и работе, добродетельные жены, преданные мужьям. Многие умерли молодыми от неизлечимых болезней.

— В конце этого дворика мы шли налево, там был странный памятник, кажется, какому–то поэту. Такое надгробие… футуристическое… возможно?

— Может, Больдини, художнику? Не это случайно?

— Молодец, то самое! — восхищаюсь я. — Откуда ты знаешь?

— Эти ступеньки напоминают виллу Курцио Малапарте на Капри. Я уже был здесь. Где–то рядом похоронены Де Пизис и Говони[10], а Бассани — на еврейском кладбище. Куда дальше?

— Не помню…

Кто такой Говони, я тоже не помню, но не буду спрашивать. Интересно, Луиджи знает всех знаменитых личностей или только тех, кто жил в Ферраре? Специально щеголяет эрудицией, чтобы удивить меня?

— Давай спросим кого–нибудь.

— Подожди–ка, я вспомнила: могила, что рядом с нашей, была очень забавной.

— Это как?

— Там было написано: семья Нанетти[11]. А я представляла, что в ней похоронены семь гномиков в разноцветных курточках.

Луиджи ворчит:

— Мы не купили цветы. Я схожу.

И прежде, чем я успеваю что–либо возразить, он резко разворачивается и направляется к выходу.

Я медленно бреду среди надгробий. Есть очень красивые памятники, попадаются и странные: египетская пирамида, лев, миниатюрный акрополь. А вот и то, что я ищу.

Сначала — могила Нанетти, точно такая, как я ее помню: белое матовое надгробие без фотографий, только крупная надпись. А рядом — наша, грязная прямоугольная плита из мрамора, обнесенная тяжелой кованой цепью на четырех мраморных колышках по углам. На плите — два имени, даты рождения и смерти. И одна черно–белая фотография: они вдвоем. Он положил руку ей на плечо. На ней — светлый костюм, на нем — темное пальто.

Они стоят на пляже, спиной к морю. Пляж — как тот, где мы только что были с Луиджи. И они улыбаются мне.