Любовь надо заслужить - Дарья Биньярди

— Как ты узнал? — спрашиваю у Луиджи.

Мы шагаем рядом, кутаясь в пальто. Южный ветер дует нам в спину.

— Мне рассказал Порта, тот самый помощник инспектора. Три года назад он вышел на пенсию в должности комиссара, я занял его место. А он, в свою очередь, слышал это от комиссара Дзанни, который вел следствие. Твоя бабушка Франческа была любовницей префекта Кантони. Марко — его сын. Вот почему все так закрутилось, когда он пропал.

— А мой дедушка знал?

— Порта считает, что твоя бабушка после рождения Майо решила порвать отношения с префектом и остаться с мужем. Он не знает, был ли муж в курсе. Префекта давно нет в живых, его жена и дочь дружили с комиссаром Дзанни. Когда Марко пропал, твоя бабушка просто с ног сбилась, а префект пообещал ей, что найдет его, живым или мертвым.

— Значит, у Майо кроме моей мамы есть сводная сестра?

— Сестра и два брата: сыновья у Кантони родились позднее.

— Где они живут?

— Думаю, в Риме. И думаю, что они ничего не знают и не должны знать про эту историю.

— Зачем ты мне это рассказал? — Я нагибаюсь, чтобы поднять маленькую ракушку. Конечно, я расстроена, но стараюсь не выдать себя.

— Потому, что ты хочешь узнать правду. Твой муж сказал, что, если тебе что–то взбредет в голову, ты пойдешь до конца. Читая дело Сорани, я понял, что это была очень серьезная история, ты даже не представляешь, сколько в этом деле томов. Я видел фотографии тех парней и Марко тоже. Ты в курсе, что очень похожа на него? — Он останавливается и смотрит на меня.

— Нет. Мама никогда не показывала мне его фотографии. До недавнего времени это была запретная тема.

Луиджи хочет что–то сказать, но осекается. Продолжаем двигаться к пирсу — только мы двое на всем побережье.

— Вчера, когда Порта рассказал мне про твою бабушку и префекта, я думал, что не буду тебе ничего говорить, просто дам направление поиска, обозначу ориентиры. Но потом увидел тебя с этим животиком, и… все понял. — Он останавливается. — Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, Антония, какая ты. Ты же вся — как на ладони, настолько открыта и беззащитна.

— Значит, ты заметил живот, — говорю очевидную глупость только для того, чтобы скрыть смущение, вызванное его словами.

— Я даже знаю, что там девочка, — кивает он, улыбаясь.

— Откуда ты знаешь?

— Изабелла сказала.

— А кто это?

— Кассирша в баре, где ты ела макаронную запеканку, — девушка моего знакомого. Вообще–то она актриса, но сейчас сидит без работы. Я хотел угостить тебя кофе, поговорить, но ты уже ушла. Я смотрел по сторонам, и Изабелла сказала, что если я ищу «ту особу, которая ждет девочку», то она ушла десять минут назад — собиралась пойти на кладбище, в Чертозу. Тогда я отправил тебе эсэмэску.

— Я не уверена, будет ли девочка…

— Как?

— Я просила врача ничего мне не говорить. По моим ощущениям это девочка, и я называю ее Адой, но, возможно, будет мальчик. Видишь, я не такая прозрачная, как ты думаешь.

Луиджи смеется и шумно втягивает носом воздух.

— Разве это ложь? Это просто игра. А твой муж знает, что девочка под вопросом?

— Конечно. И мама с папой тоже. Но мы называем ее Адой, просто так, в шутку, ты прав. Мы и мальчику будем рады. Можно кое о чем тебя попросить?

— Безусловно.

— Сходишь со мной на кладбище к бабушке с дедушкой?

Луиджи останавливается, подходит совсем близко и застегивает мне верхнюю пуговицу пальто.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас.

— Хорошо.

Мы поворачиваем назад, теперь ветер дует нам в лицо, легкий морской бриз. Волны успокоились, море тихое, безмолвное. Чувствую, как налет соли слегка стягивает кожу. Сейчас удивительный свет, хоть солнце садится и не за морем.

Молча идем рядом, не касаясь друг друга. Иногда я нагибаюсь, чтобы поднять ракушку, а Луиджи — ветку. Сколько непарных башмаков, пляжных тапочек выбрасывает море! Пластмассовая кукольная нога, детский совок, стеклянная бутылка. Есть даже старый телевизор, опутанный водорослями, перевернутое сломанное кресло, большая щетка для волос, пластмассовая канистра, заполненная до половины какой–то мутной зеленой жидкостью. Чего только нет!

У пляжа «Якорь» мы поворачиваем и идем к поселку по своим следам на песке, ветер не успел их окончательно замести. Мне хочется подбежать к железным качелям, но мы идем на парковку, где стоит единственный автомобиль — малолитражка жены Луиджи.

Перед тем как сесть в машину снимаю пальто. Ощущаю на голой шее прохладу, порыв соленого ветра. Пристегиваться в машине становится все труднее.

— Что подумает твоя жена про песок?

— Моя жена — врач «скорой помощи», она людей спасает, ей не до ковриков в машине, — отвечает Луиджи.

— У вас есть дети?

— Нет. Россана на десять лет меня старше. Мы пробовали. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

— О чем я думаю?

— О том, что этот тип ведет себя так, будто может легко заполучить любую, а в итоге берет в жены женщину старше себя, и к тому же бездетную.

— Ты никогда не видел Лео? Он тоже на десять лет старше меня и совсем не модельной внешности. Я не обращаю на это внимания и совсем так не думаю.

Говоря это, пытаюсь понять, не кривлю ли я душой. Нет, нисколько, и это правда.

— Россана — молодец, она очень добрая, помогает людям, — Луиджи шумно выдыхает воздух, — я влюбляюсь в таких самоотверженных женщин.

Его слова что–то во мне будоражат. Я тоже так думаю: любовь надо заслужить.

Но решаю промолчать.

Пора возвращаться в город.

Ааль–маа–Маа–йоо! Сегодня мне опять снилась мама.

В деревне мы с Майо весь день играли на улице, и мама звала нас к обеду, крича из окна: Ааль–маа–Маа–йоо! Ааль–маа–Маа–йоо!

Мы бежали домой вспотевшие, перепачканные, голодные. Наши коленки ободраны в кровь — мы часами гоняли на велосипеде вдоль плотины, воровали у крестьян фрукты, ловили скользких ужей, ящериц и сверчков.

Ааль–маа–Маа–йоо, мойте руки и за стол! Как давно я не слышала этих слов, как мне их не хватало!

В школе, когда подростки только выбирают для себя подпись, экспериментируют с инициалами и аббревиатурами, Майо придумал себе слово АЛЬМАИО, чтобы подписывать записки родителям и друзьям, но продержалось оно недолго.

В Ферраре словом «летамайо» называют навозную кучу Остроумному Майо это созвучие казалось смешным; я же, вечная зануда, запретила употреблять это «Альмайо», и брат, как всегда, уступил без возражений.