Тень всадника - Анатолий Гладилин

Знал ли я до нее женщин? (Мастерицы не в счет.) Знаю ли я их теперь? Риторический вопрос: знает ли вообще кто-нибудь женщин? Благодарность, которую до сих пор я испытываю к Жозефине, не позволяет мне рассказать подробности наших с ней - как бы поделикатнее выразиться... Ночами было полное ощущение, что она вся, до последнего вздоха, принадлежит мне, и только мне! Когда мы гуляли с Гортензией и Евгением в Булонском лесу, она светилась от радости, видя, что я нахожу с ее детьми общий язык, мы весело играем, дурачимся... Запомнилось: мы сидим в кофейне на Риволи, Жозефина в зеленой накидке и новой прелестной шляпке, я в чем-то омерзительно штатском в крупную клетку, франтоватые нувориши буквально поедают виконтессу глазами, а она смотрит на меня, смотрит с гордостью (как на свою собственность?).

И еще она заметила, что у меня какие-то сложности с портретом виконта Александра Богарне, и тактично перевесила портрет из спальни в кабинет.

Всего несколько раз (не нарочно!) мне дали понять, что она хозяйка большого дома и великосветская дама.

...Случайно зашел в ее кабинет (бывший кабинет виконта), машинально (зачем?) начал перебирать бумаги на столе (счета на значительные суммы!), она заглянула в открытую дверь, ни слова не промолвила, однако я догадался: ей это не понравилось!

...Жан-Жак остановил экипаж у манежа Тюильри. Часовые у входа в парадной форме. Публика на них глазеет. И я тоже застыл. "Что с тобой?" - забеспокоилась Жозефина. "Какие-то воспоминания связаны с этим местом". Жозефина пренебрежительно фыркнула: "Какие? Умоляю, Жеромчик, не придумывай себе загадочных историй. Что может быть общего у тебя с Конвентом?"

"...Рыцарь, почему во взоре грусть-тоска?" - "Завтра кончается мой отпуск. При строгом казарменном распорядке не знаю, когда мы теперь увидимся". Жозефина рассмеялась мне в лицо: "Жеромчик, существуют распорядки и существуют полезные знакомства". Откровенно говоря, я удивился легкомыслию своей возлюбленной. Ее не страшит разлука со мной? Я ей надоел? Но еще более я удивился, когда полковник Лалонд сказал мне в пятницу:

- Готар, в субботу вечером и воскресенье у вас увольнительные. Кого из офицеров назначим дежурным по эскадрону?

...Иногда в память о дуэли на площади Святой Екатерины она называла меня Рыцарем. Чаще всего уменьшительными именами: Жеромчик, Драгунчик, Солдатик. И сколько было в этом нежности... Я чувствовал, что я для нее игрушка. Пусть. Ценность игрушки в самой себе. А что я мог дать Жозефине, кроме самого себя?

Во время нашего "медового месяца" у нее были две или три долгие отлучки. Она возвращалась поздно какая-то притихшая, усталая и уходила спать к детям. Объясняла: "Обязательные визиты к родственникам Александра. Снова вспоминали его казнь на Гревской площади, улюлюкающую толпу... Эта рана еще не зажила. Он отец моих детей. Ты должен меня понять..." Я понимал, всячески сочувствовал и запирался в ее спальне, подальше от соблазна.

И вот в субботу вечером, как обычно, Жан-Жак ждет меня у казармы, мы приезжаем в Пасси, а Жозефины нет. Метрдотель почтительно докладывает: "Мадам срочно вызвали к Богарне. Прислали карету".

М-да. Я понимаю, всячески сочувствую и уважаю ее отношение к родственникам. Однако... Меня тоже можно понять. Я из казармы Пять ночей бегал по потолку... Почему именно в субботу вечером? Нельзя было выбрать другой день?

Мадам появляется за полночь, возбужденная, злая, с ходу Выпивает бокал вина, говорит, чтоб сегодня я на нее не рассчитывал, и в ответ на мой обиженный взгляд закатывает истерику.

- Ты не представляешь себе, как мне трудно, как трудно женщине без мужа вести дом, заботиться о детях, об их будущем. Надоело от родственников зависеть, да они оплачивают мои счета, включая наем кареты с Жан-Жаком, не хочу... Подруга предлагает снять квартиру в Париже, присмотрела на улице Шантерейн. Возьму детей, сбегу туда. Если бы я была одна! Не могу, не имею права... Сложности с наследством... Должны думать о детях, поддерживать связи... Если бы ты знал, как это унизительно и противно - им, семейству Богарне, кажется, что я ничего не сделала для спасения Александра (слезы)... Я готова была на все, понимаешь на все... Ух, как я их ненавижу... Особенно Сен-Жюста!

Я позволяю себе прервать это извержение вулкана. Дескать, про родственников все ясно - рикошетом мне досталось за неспособность финансово содержать ее дом. Не спорь. Я понял и намотал на ус. Но любопытно знать, при чем тут Сен-Жюст?

Мне рассказывают историю. Когда Александра Богарне арестовали и посадили в Консьержери, Жозефина начала обивать все пороги. Бесполезно. Лучшие друзья отвернулись. Обвинение в контрреволюционном заговоре. Снять же это обвинение могли только три человека: Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст. Робеспьер - фанатик. Кутон - злобный паралитик. Оставался Сен-Жюст, о нем говорили, что справедлив. Писала ему письма, умоляла принять ее лично. Назначил встречу. Приехала вечером в его канцелярию, в Бюро общего надзора полиции, готовая на все, понимаешь? Можешь себе представить, как женщина одевается перед таким свиданием, как обдумывает малейшую деталь туалета? А в приемной штук двадцать разодетых, расфуфыренных молодых дам! Кстати, среди них - четыре мои светские приятельницы... Каждая рассчитывала на свой шарм, каждая была готова... И поняв все про других, тем не менее молча сидела и ждала, ибо каждая втайне надеялась, что именно ее он предпочтет. Потом вышел какой-то задерганный, затюканный чиновник, сказал, что Сен-Жюст уезжает на заседание Комитета, Сен-Жюст сожалеет, что он не смог вас принять, но просит передать: он уверен, что Революционный трибунал решит ваши дела беспристрастно, порок будет наказан, добро восторжествует. То есть он над нами, дурами, поиздевался, показал нам вас много таких, готовых задрать юбки, а он, мол, выше этого! Так что, дорогой, я предложила себя, как публичная девка, да мною не воспользовались. До сих пор не знаю, кем он был, Сен-Жюст, идеалистом или изощренным палачом? Извини, милый, у меня раскалывается голова. Спокойной ночи...

На этот раз я не заперся в спальне, а по примеру Жозефины стал подливать себе в бокал вино. В кафе я заказывал вино к ужину, потому что все заказывали, и я делал как все, а тут бокал за бокалом, и я почувствовал, что оно помогает мне успокоиться, а то я так возбудился, так переживал за Жозефину, так ее жалел (уж не столько желал, сколько жалел), бедная, такое ей пришлось вытерпеть в ужасное время террора, которое, по милости небес, я не помню. Видимо, этот вечер был для меня поворотным моментом, я открыл лекарственную силу вина. Бокал, еще бокал, и я уже тупо бормочу: "Я была готова на все". Что значит эта фраза? Готова отдаться? Понятно. Готова на все? На что еще? Не понимаю. Любят женщины говорить красиво. Последний бокал. Спокойной ночи, моя Жозефиночка..."

* * *

Клонилось к закату лето 95-го года. Теперь в казарме обсуждали две основные темы: 1) Армия застоялась. 2) Зреет роялистский заговор. На пыльном плацу под палящим солнцем я проводил учения, вечерами фехтовал в манеже, пока моя сабля сама не выпадала из рук. Я спал без сновидений и просыпался с именем Жозефины на губах. Только неимоверные физические нагрузки помогали мне дождаться субботы.