Вечная ночь - Полина Дашкова

У маленькой девочки, которая сидит за четвёртой партой уокна, вовсе не узор, а глумливое чудище скалится сквозь невинное розовоекружево счастливого детства.

«Что, если это чудище сожрёт ребёнка? Я буду виноват. Я, ане порнограф Марк Молох. Я знал и не помог. Струсил. Не захотел пачкаться».

Второй вариант — связаться с милицией. Он даже нашёл взаписной книжке телефон одного из своих бывших учеников, который служил в МВД ивроде бы стал майором. Но позвонить не решился. Испугался, что дело получитогласку, девочку выгонят из школы. Позор, пятно на всю жизнь. И опять он будетвиноват. К тому же он не верил милиции. Трудно представить, что они не знают осуществовании этой мерзости в паутине. А если знают, почему ничего не делают?Не могут? Не хотят? Получают свою долю от грязного бизнеса?

Второй вариант отпадал.

Оставался ещё третий — поговорить с мамой Жени. БорисАлександрович оставил это про запас и решил сначала поговорить с девочкой. Онасидела на уроке бледная, тихая, у неё были красные воспалённые глаза, лицоосунулось, и он решил, что от слёз. Ему хотелось утешить её, погладить поголове. У него сердце сжималось от жалости. Кто же, если не он, старый учитель,поможет ей? Ему ведь и раньше приходилось помогать ученикам. Это его работа,это главное его назначение в жизни.

Был мальчик, которого Борис Александрович поймал наворовстве в раздевалке. Не стал уличать, не поднял скандала, не донёс директору.Просто поговорил. Объяснил. Нашёл какие-то правильные слова. И ребёнок понял.Никогда это больше не повторялось.

Была девочка, которая состояла на учёте в районном отделениимилиции как малолетняя проститутка. Её хотели выгнать из школы. Борис Александровичотстоял её, узнал, что в семье кошмар, что отчим насилует её с семи лет, матьспивается. Но нашлась тётка, сестра матери, взяла девочку к себе. Отчимапосадили, мать отправили на принудительное лечение. Девочка стала хорошоучиться, выросла нормальным человеком.

Конечно, далеко не всем трудным детям удавалось помочь. Былсреди учеников обязательный процент «производственного брака», как выражаласьдиректриса. Воры, наркоманы, проститутки. Но всегда, даже в самых безнадёжныхслучаях, Борис Александрович пытался спасти. Хотя бы пытался. Давал шанс.

— Женя, мне надо с тобой поговорить.

— Да, Борис Александрович. Я вас слушаю.

— Не здесь, не сейчас.

Она слегка удивилась, кажется, испугалась, когда он подошёлк ней после урока.

— Что, на педсовете опять обсуждали мою причёску? Но яобъясняла, пока новые волосы не отрастут, сделать ничего нельзя, только наголопостричься. Надеюсь, меня не заставят ходить лысой?

— Нет. Дело не в причёске.

— А в чём?

— Я сказал: не здесь и не сейчас.

Она смотрела на него снизу вверх. Он видел тонкие белыепроборы между дурацкими косичками, чистый выпуклый лоб, чёрные, словноколонковой кистью нарисованные брови. Голубые глаза странно, остро блеснули.Как будто она вдруг уличила его в чём-то тайном и стыдном. Или простопоказалось? Он нервничал.

— Ну вы хотя бы намекните, что случилось?

— Ты часто пропускаешь занятия. — Он хрипло, фальшивооткашлялся и пожалел, что не выбрал первый, самый разумный вариант.

— Я болею. У меня хронический бронхит. Есть справки отврача.

От её тона, от жёсткого немигающего взгляда исподлобья егозазнобило. Он кожей почувствовал холод, который излучали детские невинныеглаза.

«Остановись, пока не поздно! Куда ты лезешь, старый дурак?»— шептала слабенькая интуиция.

«Не будь трусом! Это твой долг, профессиональный ичеловеческий», — грозно наставляла совесть.

Или, может, это были какие-то другие голоса? В самом деле,откуда человеку знать, кто они и зачем, все эти странные внутренние ораторы,бестелесные, но иногда весьма убедительные?

— Женя, у тебя нет бронхита. Справки липовые. Ты пропускаешьне из-за болезни. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Номер твоего мобильногоне изменился? Нет? Ну и отлично. Я позвоню тебе, мы встретимся где-нибудь.

Она ничего не ответила, только кивнула.

Он ушёл. Слишком поспешно, как будто сбежал. Споткнулся,выронил папку, прижатую локтем к боку. Листочки с изложениями девятого «А» рассыпалисьпо жёлтому паркету. Хорошо, что сам не растянулся. Вот была бы потеха! Пожилойучитель падает на ровном месте, комично взмахивает руками, брыкает ногами,показывая дешёвые носки и безволосые, белые, как варёная курятина, икры.

— Что с вами, Борис Александрович? Вам помочь?

Рядом, как назло, оказалась завуч старших классов АллаГеннадьевна. Она считала, что Родецкий метит на её место, и постоянно намекалана его возраст. А на последнем педсовете подняла вопрос о том, что некоторымзаслуженным и уважаемым коллегам пора думать о пенсии.

— Вы такой красный, тяжело дышите. Вам нехорошо?

Она помогла собрать рассыпанные листки. Он поблагодарил,поправил пиджак и увидел, как в дальнем конце коридора, в толпе детей,мелькнули каштановые косички.

* * *

«Это, конечно, не альпийский курорт, но недельку здесьвполне можно продержаться», — размышлял неизвестный больной, которого прозвалиКарусельщиком.

Его устраивала такая кличка. Он чувствовал себя почтиневидимкой. Анонимность бодрила. Вряд ли он решился бы так лихо трепать языкомв кабинете доктора Филипповой, если бы ей было известно его имя. Впрочем, онпрекрасно понимал, что куражился скорее от страха, чем от прилива бодрости.Вроде как заговаривал зубы, не только доктору, но и себе, своей панике, откоторой устал безмерно.

В палату заглянула сестра и позвала:

— Марик! Эй, хватит фокусничать, что ты здесь циркустраиваешь?

Неизвестный больной вздрогнул, спустил ноги с койки,уставился на сестру. Она смотрела мимо него. Он проследил её взгляд и увидел,как из-под койки вылезает обритый наголо женоподобный юноша в майке, широкихсатиновых трусах в цветочек и на четвереньках, гавкая, виляя задом, словно втрусах у него собачий хвост, направляется к сестре.

«Вот, оказывается, тёзка. Пустячок, а приятно. Если бы оназнала, что я Марк, я бы у неё тоже стал Мариком. Звучит отвратительно. Ещё хуже— Морковка. Был у нас в классе Ваня Марков. Его все называли Морковкой.Гаденький такой, забитый, несчастный. Мне иногда снилось, что я — это он. Я просыпалсяв холодном поту и бежал к зеркалу, убедиться, что я — это я, а не Морковка. Онсидел за соседней партой, и я боялся на него смотреть. Боялся заразиться егосутулостью, прыщами, убожеством. Ну да чёрт с ним. Я ведь ничего не помню. Гдеи от кого родился, в какой учился школе, в какой потом поступил институт. Яаноним, невидимка. Моё прошлое, моя биография — это дико скучно. Зато моёнастоящее — это весело. Мне классно здесь и сейчас. Особенно прикольно общатьсяс фрау доктор. Вчера я попытался растопить её ледяное медицинское сердце, хотелпонравиться этой суке, заинтересовать её, расшевелить. Но вряд ли получилось.Придётся попробовать ещё раз. Я завишу от неё. Предложить денег не могу, дляэтого надо раскрыться. Трахнуть тоже не могу. Неподходящие условия. Впрочем,это как посмотреть. У неё отдельный кабинет, она задерживается до позднеговечера, работает в выходные. Значит, есть проблемы дома. Муж надоел, или онаему надоела. Врачиха в психушке — неплохой вариант. Во всяком случае, нечтоновое. Улетный экстрим. Она вполне ещё аппетитная телка. Сиськи, попка, все наместе, все натуральное, маленькое, сладенькое. И не подумаешь, что докторнаук».