Тубплиер - Давид Маркиш

Вот и сейчас, не успел Семен устроиться на своей скамеечке и поудобней подобрать ноги, как речь о дороге зашла сама собой.

– Как дорога? – мимоходом поинтересовался Семен тем самым тоном, каким в начале разговора накатанно интересуются состоянием здоровья собеседника или же погодными условиями, оставляющими, как правило, желать лучшего.

– Да на кой она мне сдалась, – сердито свел брови на переносье Казбек, – кроме зарплаты! А тебе – не знаю, не скажу.

– Ну, мне-то она тоже ни к чему, – оправдался Семен. – Я что? Я до «стекляшки» и так допрыгаю, с камушка на камушек.

– Дороги эти вообще, включая поезда, надо все отменить, – нажал Казбек. – На кой они сдались? Кому надо? Человек должен по земле ходить. А асфальт воняет, и больше ничего.

– А если пешком далеко идти, – разведал Семен, – а машина не проедет?

– На лошади можно, – дал решение Казбек.

– Да у нас в санатории на лошади никто не умеет! – неведомо чему обрадовался Семен Быковский. – А пешком из Москвы не дошагать, и на поезде, ты говоришь, нельзя.

– На поезде нельзя, – стоял на своем Казбек. – На поезде ваши наших отправили отсюда в Казахстан, каждого третьего уморили.

– Как же тогда быть-то? – выискивал справедливое решение Семен. – Ведь больные люди сюда никак иначе не доберутся, а у вас тут климат целебный.

– Ну и пускай дома сидят, – подвел черту Казбек. – От них одна зараза.

– А как же я? – с грустью спросил Семен.

– Ты – другое дело, – ободрил Казбек. – Ты друг… Держи!

Семен протянул руку. Самогон в граненом стакане был хорош, во всяком случае, крепок необычайно: спичку поднеси – вспыхнет голубоватым пламенем. А что запах смертоубойный, так ведь и деликатесный сыр-рокфор не всякому едоку по носу… Разговоры разговорами, но по низкому потолку сакли вился трубчатый змеевик, а в углу капало в трехлитровую банку из-под маринованных огурцов. И за такой аппарат, возьмись за дело милиция, можно было загреметь на зону: дерзкий Казбек со своими дикими лесными абрикосами однозначно нарушал государственную монополию на производство горючего. А что не он один гнал самогонку в Самшитовой роще, то это на судью не подействовало бы никак: ни в хорошую, ни в плохую сторону.

– Тост-то забыли! – смачно выдохнув, сказал Семен. – Градусов под восемьдесят.

– Ну да, – согласился Казбек. – Считай, что за тебя. А то ты какой-то битый.

– Я не битый, – возразил Семен. – Дурной я сегодня.

– Это почему? – покосился Казбек. Глаз его, цвета черной черешни, не выражал ни тревоги, ни сочувствия – как глаз красивой хищной птицы.

– Новый к нам один приехал, – сказал Семен. – Молодой, совсем мальчишка… Жалко мне его почему-то.

– Ну, жалко! – плечом повел Казбек. – Плохо, что ли, его дело?

– Все мы подходим к шлагбауму, – не ответил Семен. – И такого еще не было, чтоб шлагбаум этот заело… Тускло, Казбек!

– Не было такого, чтоб он перед кем-нибудь не поднялся, – кивнул Казбек. – Все там будем… А ты его, этого парня, с кем-нибудь познакомь – у вас там девок вон сколько, сам знаешь. И ему будет занятие.

– Ты бабе палку дай, – горько сказал Семен, – она все груши посшибает!..

Ночная птица закричала за стеной сакли, и Казбек прислушался с удовольствием, как будто это далекий товарищ подавал ему добрый сигнал с гор.

– А ты не давай, – вернулся к разговору Казбек. – Палку – не давай. Пускай так сидит.

– Да я и не даю, – усмехнулся Семен. – У меня и бабы-то нет.

– Как нет! – снова покосился Казбек недоверчиво. – А рыжая твоя?

– Эмма? – Семен глядел серьезно, сумрачно. – Она уезжает скоро. В больницу ее переводят, под Уфу.

– Это где? – спросил Казбек.

– Далеко, – сказал Семен. – Там кумыс. Все уже перепробовали, теперь кумыс. А ей стрептомицин надо колоть.

– Не дают? – спросил Казбек.

– Дорогой очень, – ответил Семен, – да и не купишь нигде. Американский.

– Русским тоже не дают? – удивился Казбек.

– Только начальству дают в спецбольницах. А русские, чечены – это без разницы, Казбек, тут мы все равные.

– Русские всё же поровней будут, – упрямо поправил Казбек и бутыль поднял со стола – наливать.

– Ну, пожалуй, – согласился Семен. – Поровней… От этого нам, думаешь, лучше?

– У нас, когда одному человеку плохо, он к другим идет, – сказал Казбек. – И тогда всем лучше, вместе… А когда уже совсем плохо, человек уходит в лес и там живет. Один.

– Это у вас так, а русских вон сколько – попробуй, собери!

Дорога до санатория показалась недолгой и легкой: абрикосовый самогон шатался в крови, Семен размашисто шагал, не глядя под ноги. «Про вас, про чехов»… А чем мы, чехи, рассуждал и прикидывал Семен, хуже шахтеров или каких-нибудь рыбаков-охотников? «Чахоточные всех стран, соединяйтесь!» Шахтеров, если они начнут шуметь: тачки плохие, кормежка плохая, – в два счета выгонят с работы и еще посадят. А нас кто куда выгонит? Сколько нас по всему Союзу? Миллион? Два? Это секрет, государственная тайна: советские люди не болеют и не умирают. Но если мы все соберемся в один туберкулезный профсоюз с нашими плёвками и палками Коха – о-го-го, это же сила! Соберемся и потребуем: хватит кормить нас бесполезными таблетками, хватит поддувать, как лягушек! Дайте стрептомицин! Мы тоже за здоровое общество. Стреп-то-ми-цин! Да здравствуют равные возможности для всех! Нет, это, пожалуй, не стоит: смахивает немного на американский лозунг, за такие дела могут на Колыму укатать, в один конец. А если просто взять и собрать санаторных человек десять, инициативную такую группу тубиков, на это никто и внимания не обратит. Собрать, придумать название, устав – и вперед! Гимн придумать. И потихоньку связаться с другими тубсанаториями, с больницами. Объединиться – не в профсоюз, конечно, а в закрытое, что ли, общество, в орден. Интересно поглядеть, кто рискнет без стука открыть туда дверь и войти.

В маслянистом лунном свете Валя ступала уверенно. Каменистая тропинка, попетляв, обогнула забор санатория и, как ручей в озеро, влилась в широкий отлогий склон, очерченный вдалеке горным лесом. Цикады глухо трещали, их варварская музыка стлалась над ночным миром.

Высокая луна плоско высвечивала поляну, куда Валю и Влада Гордина вывела тропинка и по которой они теперь шагали. Поляна была коротко острижена, с проплешинами. В светлое время здесь пасли скот, золотистые кругляки заскорузлых коровьих лепешек были разбросаны по коричневой земле. Поспевая за Валей, Влад немного досадовал, что луна светит так ярко и негде от нее укрыться: ни куста, ни камня. Шли молча. Посреди поляны Валя остановилась.

– Давай посидим, – предложила Валя. – Здесь хорошо.