Вдребезги - Кэтлин Глазго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы тусовались в ее комнате с этими странными синими стенами, кучей постеров и солнечной системой на потолке, я могла рассказать ей все, и я рассказывала. «Чарли, Чарли, ты такая красивая, просто чертовски неземная». Мы держались за руки. На ней была белая фланелевая пижама с черными черепами.
Вот так. Моя хранительница секретов.
В четвертом классе у меня была учительница. Она ко всем относилась хорошо, даже к хулиганам. Никогда не кричала на нас. Меня она просто не трогала, правда, никогда не выгоняла на перемену или в спортзал, если я не хотела идти. Она позволяла мне сидеть в классе и рисовать, пока сама выставляла оценки или просто смотрела в большое прямоугольное окно. Однажды она сказала: «Шарлотта, я знаю, сейчас тебе нелегко, но все наладится. Иногда нужно немного подождать, чтобы встретить настоящего друга, и ты встретишь. О боже, у меня не было по-настоящему хорошей подруги вплоть до старших классов». Она дотронулась пальцами до маленького золотого сердечка на цепочке, висящего на шее.
Она была права. Я все-таки встретила настоящего друга. Но никто не предупредил, что она собиралась убить себя.
Каждый вечер Луиза что-то писала неразборчивыми каракулями в одной из своих черно-белых тетрадей. А закончив, надевала на ручку колпачок, закрывала тетрадь и перегибалась через край кровати лицом вниз так, что ее волосы струились вниз водопадом, и я видела ее шею – бледную кожу без шрамов с едва заметным пушком. Она проталкивала тетрадь под кровать, желала спокойной ночи и накрывалась с головой. Один раз я подождала, пока ее дыхание не станет ровным во сне, выползла из кровати и опустилась на колени. Заглянула под край ее одеяла. Под кроватью лежали дюжины, бесконечное множество тетрадей, все ее секреты были сложены в аккуратные черно-белые стопки.
Я должна внести исправление. Не хочу вводить вас в заблуждение. Я сказала, что Эллис убила себя, но это не означает, что она умерла по-настоящему. Ее тело не погребено, я не могу сходить к ней на могилу и положить маргаритки на ухоженную траву или пометить в календаре годовщину. Были наркотики, тот парень-волк, и она ускользнула от меня очень далеко, волк занял все ее сердце: он оказался ненасытным. А потом он закончил, облизал свои лапы и оставил ее изможденную, мою Эллис, мою пухленькую и излучающую тепло подругу. Забрал весь ее внутренний свет. И я так полагаю, что потом она решила скопировать меня. Она попыталась выкачать из себя всю жидкость, уменьшить себя, но все испортила. Как сказал Майки, резать себя – это не ее. Я представляю ее комнату, утопающую в крови, реки крови, ее родителей, с боем пробирающихся к ней против течения. Но крови было слишком много, вы понимаете? Человек может потерять настолько много крови, что наступает кислородное голодание на продолжительное время и происходит геморрагический шок и гипоксическое повреждение головного мозга – все это опустошило мою подругу и оставило лишь ее тело. Родители отправили ее в какое-то место, похожее на это, но далеко-далеко отсюда, через всю страну, и запрятали ее там в новом доме, наполненном мягкими простынями, ежедневными неспешными прогулками и пусканием слюны. Никакого окрашивания волос, секса и айпода, никаких тяжелых ботинок, колготок в сетку, наркотиков, разбитых сердец и меня, никакого искупления вины. Ничего для Эллис. Только дни, заполненные пустотой, штаны на липучках и подгузники. И я просто не могу, не могу сделать то, что должна: дотронуться до нее, все исправить, расчесать волосы, неаккуратно спадающие на лицо, произнося шепотом бесконечное «прости».
Мне нужно было сделать что-то, иначе я могла взорваться.
Поговорить с Эваном, найти Майки, дождаться его приезда. Думать об Эллис. Я так сильно, сильно, сильно скучаю по ней.
Все сидели в комнате для творчества, склонившись над длинными пластиковыми столами. Мисс Джонни обошла всех, бормоча под нос теплым глубоким голосом. Она носила фиолетовые тюрбаны и короткие рубашки прямого кроя.
Когда я впервые пришла на творчество и просто сидела без дела, она сказала: «Ты можешь сидеть столько, сколько тебе захочется. Это тоже хорошо, девочка». Я ничем не занималась, но не потому что мне не хотелось приклеивать блестящие звездочки на цветную бумагу или смешивать акварельные краски, я сидела так потому, что болели руки. Я чувствовала боль везде, вплоть до кончиков пальцев, и руки были очень тяжелыми в повязках.
Руки все еще болели. Но когда мисс Джонни сообщила:
– Мы с доктором Стинсоном тут немного поболтали, – и пододвинула ко мне красивый желтый блокнот с универсальной газетной бумагой и совершенно новый угольный грифель. Я жадно сжала пальцами карандаш. Небольшие вспышки боли прострелили мое предплечье снизу доверху. Шрамы еще были очень болезненные и стянутые, и будут такими еще очень долгое время, но мне было наплевать. Я тяжело дышала. Начала усердно работать. Мои пальцы стали лечить меня. Они так долго бездействовали.
Я рисовала ее. Рисовала их. Бумага наполнялась: Эллис и Майки, Эван и Дамп, даже малыш Дэнни. Я заполняла каждый миллиметр бумаги, пока там не появился весь мой мир с теми, кого мне не хватает.
Когда я подняла голову и огляделась, оказалось, что все уже ушли, кроме мисс Джонни, которая включила свет. За окном стемнело. Она пила кофе небольшими глотками из пластикового стакана и прокручивала текст в своем розовом телефоне. Потом подняла глаза и улыбнулась.
– Лучше? – спросила она.
– Лучше, – кивнула я в ответ.
Сегодня я с нетерпением ждала встречи с Каспер. Хотела рассказать ей о занятиях творчеством, о том, что я нарисовала и что значит для меня рисование. Думаю, она обрадуется. Но я толкнула дверь и увидела, что она не одна. С ней была доктор Хэлен.
Черепаха спряталась