Властелин суда - Роберт Дугони

К одиннадцати офис будет уже бурлить, что означает необходимость отвечать на недоуменные вопросы, почему человек, впервые за пять лет взявший свободные дни, явился на работу. Он решил для простоты говорить, что перед отъездом хочет кое-что докончить.

На двадцать девятом этаже он быстрым шагом прошел мимо дежурного секретаря, маячившего на фоне панорамного окна с видом на Сан-Францисский залив от самого Эйнджел-Айленд до Бэй-бридж, и шмыгнул в коридор. Коридор был пуст, хотя из комнат и доносились голоса — коллеги трудились, вырабатывая «человекочасы». Эти «человекочасы» в больших адвокатских конторах были на вес золота, так как ими измерялись производительность труда адвоката и степень его усердия и самоотверженности, не говоря уже о том, что в соответствии с ними выставлялись счета клиентам.

Тина Скокколо, когда он проходил мимо ее стеклянной будки, сделала стойку. Проскользнуть незамеченным оказалось невозможным.

— Что это ты тут делаешь? — В голосе ее прозвучало не столько даже любопытство, сколько раздраженное недоумение.

Слоун приложил палец к губам, не замедляя шага и не отрывая взгляда от финишной черты в конце коридора — двери в его кабинет в северо-западном углу здания.

— Ничего. Ты меня не видишь.

Она высунула голову из-за стекла.

— Тогда, полагаю, и не слышу, что ты мне сейчас говоришь, да? — Слова эти были сказаны уже ему вдогонку.

— Именно. И ни с кем меня не соединяй.

— Ты хромаешь.

Он распахнул дверь своего кабинета и, едва войдя, внезапно остановился, как турист в музее перед красной заградительной ленточкой. Взгляд метнулся к табличке на стене: «Мистер Дэвид Слоун».

Его кабинет было не узнать! Хлам, скопившийся за четырнадцать лет его службы, чудесным образом исчез. Место кип заявлений, блокнотов и шатких стопок старых представлений суду, с незапамятных времен высившихся по углам, заняли два фикуса в горшках. На светло-коричневом ковре впервые обозначился серо-синий узор. Почта на его столе была сложена в аккуратную небольшую стопочку, а корзина для мусора пуста. Помнится, он видел ее дно лишь в первый день своей работы в конторе. Он чувствовал, что на его свободу посягнули, в то же время освободив его. Как и большинству адвокатов, ему было уютно среди беспорядка, в хлам он кутался, как в одеяло. Но теперь он даже не мог вспомнить, зачем ему были нужны все эти бумаги, и испытывал большое облегчение, словно с плеч его сняли груз.

— Тина! — крикнул он в коридор.

— Прости, — раздалось оттуда, — но я не слышу: тебя ведь нет!

Улыбнувшись, он прошел к себе и провел пальцем по своему столу — его явно обработали полиролем с лимонной отдушкой. Даже абстрактную картину над его рабочим местом, ранее висевшую криво, она протерла и повесила как надо, рядом висели его дипломы, а вот и статья — он сразу углядел ее. Статью сунули в рамочку и поместили между дипломов, пытаясь спрятать с какой-то, еще неясной, целью. Заголовок так и пышет гордостью: «Мощнейшее оружие Сан-Франциско».

А под ним фотография, та самая, которую шлепнула ему на грудь Патриция Хансен, — фотография была даже хуже заголовка. Фотограф прислонил его к столу в зале заседаний, и фигура на фотографии кренилась, как Пизанская башня. Незадолго перед тем постриженные волосы торчали, как иглы у дикобраза, и пришлось в последнюю минуту прибегнуть к гелю, причем так основательно, что цвет их изменился — вместо темно-русых они стали черными как вакса и слиплись, сделавшись похожими на маску, которую цепляют в Хэллоуин. Свет, падавший из затемненного окна, отбрасывал на лицо тени, образуя поперек вздернутого подбородка и скул рытвины, подобные дорожным колеям, что делало его старше годков примерно на десять. Ему можно было дать лет сорок семь. Смуглая кожа, густые брови и полные губы обычно смягчали его внешность, но тут эти мрачные тени и слипшаяся шевелюра превращали его в записного злодея.

Сама статья была под стать заголовку и фотографии: в напыщенных выражениях она расписывала подвиги «лучшего юриста по убийствам во всем Сан-Франциско». Боб Фостер настоял на том, чтобы Слоун побеседовал с репортером — занятие Слоуну ненавистное, — самолично присовокупив к материалу кое-что от себя с целью заполучить для фирмы побольше клиентов, для чего не пощадил природной скромности и добропорядочности Слоуна. Со времени публикации статьи Слоун постоянно чувствовал себя под прицелом — количество трудных дел у него возросло чуть ли не вдвое, а шансы на мирный исход таяли на глазах: его клиенты были теперь уверены в успехе, а прокуроры видели своей задачей сбить спесь с зарвавшегося адвоката.

Слоун снял статью со стены и уже хотел сунуть ее в ящик стола, как дверь кабинета распахнулась, впустив Тину, а за ней вереницу адвокатов и служащих конторы, кричавших «сюрприз!» и кидавших в него конфетти. Кто-то гудел в рожок в самое его ухо. В руках Тина держала сильно початый торт с двумя свечками и цифрами «1» и «5», хотя, приглядевшись, можно было различить, что «1» было переделано из цифры «3». Коллеги тянули головы друг у друга из-за спины, как школьники на групповом снимке, и, не оспаривая звания «скромных сотрудников великого Слоуна», спешили первыми пожать ему руку.

Тина вручила ему торт. Слоун положил на стол статью, стряхнул с плеч конфетти и вытащил застрявшие в волосах ленточки серпантина. Буквы из глазури на торте образовывали загадочную надпись: «...ем рожд...».

— Чей же это именинный торт?

Вопрос этот Тина проигнорировала.

— Задуй-ка свечу! — распорядилась она.

Поставив торт на стол, она принялась резать его на куски.

— Я собиралась поздравить тебя и устроить вечеринку в понедельник, когда ты должен был вернуться. Прости, но это все, что можно было устроить экспромтом. — И она протянула ему бумажную тарелку с куском шоколадного торта.

— По какому поводу шум?

Хриплый от привычных ему двух пачек сигарет в день голос Боба Фостера скрежетал, как мотор, заводимый в морозное утро. Фостер появился в дверях кабинета — роскошный, в сшитой на заказ голубой рубашке с белым воротничком и ониксовыми запонками, в расписанном вручную галстуке — незыблемый оплот борьбы с небрежностью и обезличенностью в одежде, пропагандируемыми нашей техногенной цивилизацией и модой, которой волей-неволей покорилась и сан-францисская адвокатура. Толпа при виде его расступилась, как волны Красного моря перед Моисеем.

Фостер приблизился к Слоуну.

— Два часа? Вы продержали присяжных в совещательной комнате целых два часа, Слоун? Так-то вы усвоили мои уроки? — вопросил он с наигранным негодованием, вызвавшим веселый смех всех присутствующих. И тут же он потряс руку Слоуну: — Отличная работа! Не думал, что ты спасешь этого осла на сей раз! Фрэнк Эббот чуть свет позвонил мне. Он вне себя от радости. Похоже, позволит мне обыграть себя в гольф в уикенд.

Слоун выдавил из себя улыбку.

— Вот и прекрасно.

Фостер заговорщицки придвинулся к нему.