Брусиловская казна - Сергей Бортников

– Добрый вечер, батюшка!

– Здравствуйте, мил человек, – нараспев ответил грузный мужчина в рясе.

– Я доктор. Семёнов Павел Алексеевич. Приехал осмотреть и взять на медицинский учёт всё детское население Кашовки.

– Отрадно. Отрадно. Милости прошу…

– Примете на постой?

– Конечно, сын мой… Будем вместе делать одно дело!

– Какое?

– Лечить. Я душу, вы – тело! Заходите, дорогой товарищ, так, кажется, к вам надобно обращаться?

– Так точно.

– Отужинаете?

– С удовольствием…

Священник резко развернулся через левое плечо, что, конечно же, не ускользнуло от внимания кадрового офицера Казанцева, и пошёл в погреб, находящийся за его хатой в отдельном помещении. Вскоре он вернулся с плетёной корзиной в руке, где помимо ожидаемой картошки было ещё множество всякой вкуснятины, в частности – солёные грибочки, при виде которых у Павла Алексеевича потекли слюни.

– Вы займитесь клубнями, а я в это время приправлю зеленушки…

– Договорились! – Казанцев взял в руки предложенный нож и склонился над полным воды ведром. – Зеленушки – это грибы?

– Да. У нас в России они практически не растут. Да и тут их не каждый знает. Полещуки только один гриб признают – белый. Зайдите в лес – там груздей столько, что можно набрать не одну подводу. Но никто их не берёт. Кроме меня, разумеется.

– А вы неместный?

– Нет. Из-под Новгорода. Слыхали такой город – Старая Русса?

– Не только слыхал, но и бывал там неоднократно.

– Давно?

– Последний раз – два года назад. Красивый город. Настоящий заповедник русского зодчества.

– А что господа-большевики? Сильно набедокурили на моей малой родине?

– Что вы имеете в виду?

– До революции в Старой Руссе был двадцать один православный храм…

– Спасо-Преображенский монастырь, Георгиевская церковь, церковь Великомученика Мина. Все они на месте. Правда, некоторые используются не по назначению, но это ничего – исправим.

– Когда?

– Когда руки дойдут. Не всё сразу, простите, как вас величать, а то я сразу не полюбопытствовал.

– Отец Серафим. В миру – Антон Иванович Новгородцев.

– Да… Фамилия у вас соответствующая. Простите, а Фёдор Иванович, случаем, не ваш родственник?

– А вы его знаете?

– Имел честь!

– Брат это мой. Меньший. Как он, живой?

– Живее не бывает.

– Вы уже почистили картошку?

– Да.

– Ставьте её на печь и садитесь рядом. Добрую весть замочить надобно!

– Давайте, по пятьдесят, а потом поговорим.

– Согласен.

– За Старую Руссу, за Россию, за веру православную!

– Давайте. Ох, и хороша же зараза… На чём вы её настаивали, батюшка?

– На клюковке! Здесь её называют журавлиной. Красиво, не правда ли?

– Очень.

– Ещё по единой?

– С удовольствием!

– Зеленушки не игнорируйте, Павел Алексеевич.

– Слушаюсь!

Казанцев специально ответил по-военному, чтобы проследить за реакцией священника, который, как ему было известно, в Первую мировую командовал ротой гвардейцев, но тот никак не отреагировал. Пока. И принялся снова наполнять маленькие серебряные стопочки, по всей видимости, состоящие в перечне предметов церковной утвари.

– Ну, по третьей. Согласно христианскому обычаю.

– Давайте, – «доктор» наколол на вилку гриб и следом за самогоном отправил его в рот. – Ох, и вкуснота! Только песку многовато.

– Так зеленушки в основном под землёй и растут. Три раза воду менял, а результат, как говорится, на зубах.

– А сейчас они в лесу есть?

– Полно! До первых морозов не переводятся.

– Так я завтра поутру их тоже немного накошу. Засолите?

– Непременно! Ну, хватит лирики… Выкладывайте всё, что вам известно о моём брате.

– Сейчас, дорогой Антон Иванович… Сейчас ещё пару этих, как их…

– Зеленушек.

– Вот-вот… Ещё пару зеленушек – и поговорим. Пока картошечка поспеет!

– Значит так, – заученно начал заранее подготовленную исповедь Казанцев. – Лет пять тому назад у меня неожиданно открылась язва. Тогда я работал в Москве. И директор нашего исследовательского учреждения – Спиридон Филиппович Петренко, – он сознательно назвал имя профессора, готовившего его к врачебной практике – тот был всемирным светилом, пользовавшимся известностью во многих кругах, в том числе и церковных, – посоветовал съездить в Старую Руссу, на один из старейших российских курортов.

– Наши грязи многим помогают! – прокомментировал его монолог отец Серафим и нетерпеливо добавил: – А брат мой Федька тут при чём?

– Погодите, батюшка. Не всё сразу! Так вот… Петренко дал мне рекомендательное письмо, с которым я должен был явиться к одному из лучших его учеников – профессору Новгородцеву.

– Ух, ты… Федька – профессор?

– Так точно! Профессор! Начальник санаторно-лечебного управления Леноблисполкома.

– Ох, ёшкин кот! – не выдержал священник. – Братец мой – и такая величина!

– Потом я перевёлся на Украину, в один из институтов педиатрии, но ещё два раза бывал на том курорте.

– А язва ваша как?

– Язва прошла! Наливайте, батюшка, картошечка-то уже готова!

– А вы знаете, я воевал в этих местах, – в очередной раз наполняя стопочки, подтвердил догадку Павла Алексеевича святой отец. (Впрочем, на этот раз выдающаяся проницательность разведчика оказалась ни при чём – просто Казанцев ещё в Москве от «а» до «я» изучил жизненный путь своего нынешнего сотрапезника, которого Апфельбаум, то есть Яблоков, предложил использовать вслепую, сыграв на его родственных чувствах. О том, что Федьку Новгородцева расстреляли ещё в 1937 году, распространяться Израиль Эдуардович, естественно, не рекомендовал.) – Когда в России вспыхнул пожар, все мои друзья ушли на Дон. Рубили красных с утра до ночи; те, как водится, отвечали взаимностью… Слава богу, мне в этом безобразии участия принимать не довелось. До сих пор благодарю Господа, что вовремя надоумил, отвёл уже занесённую над братом руку! Сначала просто прислуживал в церкви, а после 1920-го был рукоположен на сан. Теперь вот содержу приход, имею благодарную паству из всех окрестных сёл… А вы на чьей стороне тогда воевали?