52-е февраля - Евгения Пастернак

А весной, в конце девятого класса, мы шли из школы огромной толпой, и тут он повернулся ко мне и говорит… «Конфету хочешь?».

Я онемела. Конфету взяла молча, за щеку ее засунула и стою как дура. Рядом крайне неромантичная мусорка, в глаза бьет первое весеннее солнце, мы топчемся около моего подъезда. Уйти страшно: вдруг он больше со мной не заговорит? А льдинка внутри оттаивает и все норовит вылиться слезами, а плакать нельзя. И совершенно мне не помогало то, что я точно знала, что люблю его. И то, что я знала, что он меня любит, мне не помогало…

Тёмка быстро отказался от идеи срезать углы по дворам — там пришлось бы рыть туннели. Идти пришлось вдоль улиц. Сначала это был большой проспект. Ну то есть как проспект… Из четырех полос в каждую сторону более-менее расчищенной оказалась одна. По ней двигались редкие внедорожники. Однажды по противоположной стороне проехал автобус, который перемещался очень смешно: на остановке тормозил, из него выходили люди (почти все) и начинали его толкать. Как только он трогался с места, пассажиры — кроме тех, кому нужно было выходить именно тут — торопливо набивались внутрь. Двери закрывались, и автобус ехал до следующей остановки.

Но с проспекта Тёмка быстро свернул. Ему не понравилось. В сугробе, который раньше был тротуаром, народ вытоптал тропинку шириной ровно в одного человека. Приходилось идти в колонне, выдерживая общий темп, который Тёмке показался недостаточным.

Он свернул на боковую улочку, и уж тут тротуара не было от слова «нигде». Впрочем, проезжая часть оказалась на удивление пуста. Тёмка сообразил, что улица продувная, снег отсюда просто выдуло. Зато обнажился голый лед, на котором буксовал приземистый минивэн. Его враскачку пытались вытолкать четверо мужиков, но пока без особого успеха. Тёмка надвинул шапку поглубже и спрятал лицо в шарф — не хватало, чтобы его позвали на помощь. До дома Жуковой оставалось всего пару кварталов.

Он успешно миновал минивэн, когда сзади раздалось истошное:

— Артё-о-ом!

Тёмка вздрогнул и обернулся.

Но звали явно не его. Ровно по середине улицы двигалось волшебное создание — девушка в ажурном серебристом платье, которого почти не закрывала короткая белая шубка, с растрепанными льняными волосами и на каблуках. Каблуки показались Тёмке самыми поразительными в этой сюрной девушке. На таких и по полу ходить, наверное, нужно очень аккуратно. А уж по снежку, который едва прикрывает отполированный ветром лед…

Так вот, незнакомка по льду даже не шла — а бежала!

— Артём! — рыдала она в пространство. — Ты где?! Артёмка!

А навстречу ей уже несся мужик — один из тех, кто толкал минивэн.

— Олюшка! Лапонька! Ну куда ты с голыми ногами! Холодно же!

Но Олюшке было плевать и на холод, и на голые ноги. В последний раз истошно завопив «Артё-о-ом!», она, как показалось Тёмке, прыгнула на подбежавшего и повисла на нем. Мужик (который, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказался молодым парнем, старше Тёмки лет на пять) старался обнять девушку всю целиком и ласково упрекал:

— Я же сказал: сиди в кафе, я иду пешком, телефон разряжается… Ну куда тебя понесло?

— Мне страшно стало! — скулила Олюшка. — По радио сказали, что есть обмороженные! А я подумала, вдруг ты…

— Ну что ты несешь? С чего я вдруг обмороженный! Смотри, какой я теплый! Вот потрогай!

Тёмка стоял совсем рядом с этой парочкой и смотрел во все глаза. Было дико завидно. Тёмка любовался, как девушка вжимается в своего Артема, как она гладит его по щеке, как целует в шею.

И вдруг Тёмка попытался представить себя на месте своего тезки. А вместо Олюшки — Жукову. Себя — получилось, а вот Жукова в эту картину никак не вписывалась. Не мог он представить, что она несется к нему по ледяной дороге на каблуках, расхристанная, лохматая и удивительно красивая. И целуется Жукова совсем не так…

— Олюшка, — парень говорил виновато, но твердо, — я сейчас. Ты в машину сядь, а мы ее быстренько вытолкаем…

— Ага, — ответила девушка и вцепилась в свое потерянное и найденное сокровище так, что сокровище чуть не рухнуло на дорогу.

— Да вы идите, — вдруг сказал Тёмка, — я подменю.

И двинулся к минивэну…

…Машину они вытолкали быстро.

— Здоровый ты, парень! — уважительно сказал Егор, который был в компании вроде вожака. — Сильно спешишь?

Оказалось, что сами они не из минивэна, просто помогали водителю. А вообще ребята случайно сбились в ватагу и развлекаются тем, что выталкивают забуксовавшие автомобили.

Тёмка пошел с ними без колебаний. К Жуковой он больше не спешил.

Вчетвером они вытащили «альфа-ромео» (который, впрочем, водитель все равно тут же и бросил — «С таким клиренсом сегодня далеко не уедешь»), две «хонды» и «хаммер». Правда, в последнем случае пришлось кидать клич — сдвинуть этот танк удалось только вдесятером.

По пути обсуждали новости: по телеку вообще ничего, кроме поздравлений внутренним войскам; по радио предупреждают, чтобы дома сидели; зато в Интернете полно фоток и рассказов очевидцев. Особенную радость вызвала фотка Охлобыстина, который застрял на трассе и греется у костра. Тёмка Охлобыстина любил за сериал «Интерны» и потому тоже посочувствовал.

К нему уже обращались как к старому другу и даже протянули флягу с коньяком. Тёмка сделал вид, что отпил, но только губы смочил — ему и так было весело.

Все веселье обломал отец.

Егор — невысокий, но очень энергичный — как раз прикидывал, куда лучше двинуться дальше, когда рядом с ними затормозил «лендровер».

— Артем! — папа распахнул дверь, чуть не задев Егора. — Я тебе где сказал ждать?! В машину!

Тёмка набычился и не стронулся с места.

— Мне сколько раз повторять?! — повысил голос отец. — Или тебя за ухо в машину вести?

Тёмка смотрел под ноги. Тогда Егор шагнул к раскрытой двери, широко улыбнулся и спросил:

— А вы, уважаемый, я так понимаю, отец Артема?

— А это, уважаемый, — мрачно ответил папа, — не вашего ума дело.

Егор пропустил грубость мимо ушей.

— Спасибо! — сказал он и протянул руку отцу Тёмки. — Хорошего сына воспитали. Он многим людям сегодня помог.

Папа, который к такому повороту готов не был, растерянно перегнулся через сиденье и пожал протянутую руку.

— А ты, Артем, иди уже, — сказал Егор. — Да и нам по домам пора.

Все трое пожали ему на прощание руку. Без улыбок, по-взрослому.

Когда тронулись, долго молчали. Вид у отца был озадаченный.

Потом он пошарил по карманам, выудил барбариску и протянул сыну.