Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты - Стефани Лэнд

Тревис писал о ферме в восторженных интонациях – несмотря на то, что всего однажды уезжал оттуда, да и то на короткое время. Он писал, что у него есть фотографии, где его младенцем купают в той же раковине, над которой он теперь по утрам чистит зубы. Его родители, купившие ферму у деда, до сих пор жили там и работали: держали конюшню. Мать Тревиса, мало того что растила пятерых внуков, по будням еще и занималась бухгалтерией. Именно это – а не только обещание конных прогулок в любой момент, когда я пожелаю, – заставило меня принять приглашение на обед.

Тревису пришлось попросить отца накормить и напоить лошадей вместо него в тот вечер, чтобы отправиться ко мне в Порт-Таунсенд. Когда мы встретились на паромном причале, вид у него был взбудораженный.

– Никогда раньше не плавал на пароме, – воскликнул он. – Даже не знал, что здесь есть город.

Он нервно хохотнул, а я предложила пойти в ближайшее заведение – в «Сирены». Было четыре часа пополудни, вряд ли там сидели люди. Я знала, что если кто-то увидит, как я обедаю с незнакомым парнем, об этом тут же донесут Джейми. Пару месяцев назад, после долгого рабочего дня, я зашла в бар выпить бокальчик пива. Кто-то ему сообщил, и, когда я приехала за Мией, Джейми заявил, что я пьяная. С тех пор я старалась держаться от баров подальше.

Мы сели за стол – внутри, не на террасе, – и заказали бургеры и пиво. Именно здесь, шесть месяцев назад я сидела с мамой и Уильямом: тогда я в последний раз заходила в «Сирены». Судя по тому, как долго Тревис определялся с заказом, он вряд ли часто ходил по ресторанам. Кажется, он волновался, но меня это не смутило.

– Так чем же, все-таки, ты занимаешься? – поинтересовалась я, хотя мы уже говорили об этом в переписке и по телефону.

– По утрам чищу лошадям стойла, по вечерам кормлю, а днем так, всем понемножку.

Тревиса не задевало мое любопытство и постоянные вопросы, и он охотно смеялся, когда я пыталась шутить.

– Но в сенокос, конечно, приходится работать от зари дотемна.

Я кивнула.

– Так вы сами выращиваете сено, чтобы кормить лошадей, которых люди к вам привозят? И сколько их у вас?

– У родителей пара в их собственном сарае, плюс еще пара, мы их держим для друзей.

Он щедро кусал от своего бургера, и мне нравилось за ним наблюдать. Тревис явился, похоже, в своей обычной рабочей одежде – дырявых джинсах с пятнами, коричневых кожаных ботинках и толстовке с капюшоном поверх выцветшей футболки. Я была одета примерно так же, разве что в джинсах поновее, купленных летом в магазине конфиската.

– Потом Сьюзан – женщина, которая арендует у нас один из манежей. У нее отдельная конюшня. А основная у нас на сто двадцать голов, но сейчас занята примерно половина. Многие наши клиенты потеряли деньги, не могут больше держать лошадей. Не могут даже заплатить, чтобы кто-нибудь их забрал.

Я никогда не думала, что лошадь – это такие большие расходы, но знала, что работы с ней немало. Когда я была еще маленькой и жила рядом с бабушкой и дедом, то летом часто проводила время в краях, где рос мой отец. Прежде чем выйти на пенсию, дед работал дровосеком и, отправляясь в лес, брал с собой лошадей. В том возрасте, как сейчас Мия, я уже свободно держалась в седле. Я ездила на лошади лучше, чем ходила пешком. В голове у меня уже вставали картины того, как Мия будет ездить тоже.

Спускались сумерки, когда я пошла провожать Тревиса на паромном причале. Мы обнялись на прощание, и я поймала себя на мысли, что хочу прижаться к его груди и никуда его не отпускать. Он пах лошадьми, сеном, свежей стружкой. Пах работой – что для меня означало стабильность. Эти запахи пробудили во мне острый прилив ностальгии. Вот я еду в телеге, сижу на лошади рядом с дедом, подаю гвозди отцу, пока он что-то мастерит. Объятия Тревиса напомнили мне все эти моменты, принесли утешение и – каким-то образом – дали почувствовать себя дома.

Я закрыла свой складной нож и сунула в задний карман рабочих брюк. Осенний туман оседал у меня на лице, пока мы с Тревисом работали: дюжинами загружали тридцатикилограммовые снопы в измельчитель, мелко рубивший солому, которую потом смешивали с опилками, чтобы посыпать пол в стойлах. Я стерла темно-желтую пыль со лба и сунула руку в рабочую рукавицу, зажатую под мышкой. Сделала глубокий вдох и потянула к себе следующий сноп. Перевязку на нем следовало разрезать так, чтобы узел остался на месте – тогда солома не рассыпалась, и ее проще было загружать в измельчитель. Если я разрезала перевязку неправильно, сноп распадался, и солома валилась на землю, что сильно нас задерживало.

– Ты неправильно делаешь, – в который раз заорал Тревис, когда сноп осел мне под ноги.

– Извини! – крикнула я в ответ, стараясь придать голосу тон искреннего раскаяния. Я резала сноп за снопом, целые горы соломы, которые потом превращались в еще большие горы измельченной сухой травы.

Мы переехали в Стэнвуд к Тревису через четыре месяца после нашего первого свидания, когда Мие вот-вот должно было исполниться два. С тех пор прошло девять месяцев, и весьма нелегких. Тревис очень тяжело трудился на ферме. Оказавшись дома, он почти не отрывал взгляд от телевизора. Эта связь гарантировала нам стабильность – и жилье. Но, что еще важнее, она снимала с меня клеймо матери-одиночки. С Тревисом я стала частью семьи. Но я не предвидела, что совсем лишусь независимости, и не понимала, насколько привыкла быть только матерью. В глазах Тревиса моя ценность определялась работой, которую я выполняла на ферме, поскольку работа по дому – уборка и готовка – для него ценностью не являлась. Но я не могла найти постоянного места, так что должна была помогать ему. Проблема была в том, что я располагала только скудными алиментами, поступавшими от Джейми, и продуктовыми купонами. Тревис получал деньги за работу, значительную часть которой выполняла я, но делиться со мной не собирался.

Поначалу мне даже нравилось выходить по вечерам из дому, чтобы накормить пятьдесят или около того лошадей, стоявших в конюшне. Когда уборщики, чистившие конюшни по выходным, отказались от места, Тревис вызвался заниматься этим сам, за что получал 100 долларов в неделю вдобавок к другой сотне, которую родители платили ему за кормление. В выходные Мия отправлялась к своему отцу, а я вставала в семь утра, чтобы вместе с Тревисом чистить конюшни, и хотя у него в карманах копились наличные, полученные от родителей, мне он денег не предлагал.

– Тревис, – сказала я как-то раз. – Разве мне не полагается что-то из этого тоже? Я ведь помогала.

– Зачем тебе деньги? – возмутился он. – Ты же не платишь по счетам!

Я смахнула слезы, набежавшие на глаза от унижения, и объяснила, что мне надо заправлять машину.

– На, – буркнул он, пошуршав купюрами и протягивая мне двадцатку.

Мы начали ссориться. Каждый раз, когда я отказывалась помогать ему кормить лошадей. Каждый раз, когда на столе не было ужина. Каждый раз, когда я позволяла себе подольше поспать, зная, что в наказание он не будет со мной разговаривать. В отчаянии я звонила практически по всем объявлениям о работе, которые появлялись на бирже труда или в местной газете, рассылала чуть ли не дюжину резюме в неделю, но мне очень редко перезванивали в ответ. Потом подруга дала мне номер женщины, которой нужна была девушка в агентство по уборке. Меня сразу наняли. Работа казалась многообещающей. За нее платили 10 долларов в час, и Дженни, владелица агентства, сулила мне до двадцати рабочих часов в неделю: целых 200 долларов моих собственных денег. Возможно, я даже смогла бы отказаться от работы на ферме.