Борька, я и невидимка - Юрий Томин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, Владимир Иванович! – не выдержала Мила Орловская. – Я видела один раз, как пьяные дрались! Я сразу на другую сторону перешла. Они как раз палками дрались…
Раздавшийся звонок помешал Миле досказать про пьяных. Она пошла досказывать в коридор. Костя остался в классе. Владимир Иванович, поглядывая на Костю, собирал со стола тетради.
– Владимир Иванович, вы мне лучше двойку поставьте, – мрачно сказал Костя.
– Уже поставил.
– Правда? – с надеждой спросил Костя.
– Правда. А ты чего радуешься?
– Не знаю, – вздохнул Костя. – У меня характер такой. Если меня прощают, мне всегда обидно.
– Хорошо, – сказал Владимир Иванович. – Я тебя прощать никогда не буду.
Дверь класса приоткрылась, и в щели показалась голова Дутова:
– Извините, Владимир Иванович, – умоляющим голосом произнесла голова.
Владимир Иванович махнул рукой, и голова, сделав страшные глаза, исчезла.
– А про литературу я нарочно… – сказал повеселевший Костя. – Я сам не знаю, нравится она мне или нет. Я книжки люблю читать.
– Про шпионов, – уточнил Владимир Иванович.
– Откуда вы знаете?! Вам Милка Орловская сказала! – возмутился Костя.
– Нет, не Орловская. Ты лучше объясни, что это за северное сияние.
– А я и сам не знаю, – сказал Костя. – Мне папа писал, что оно очень красивое. А раз папе нравится, мне бы тоже понравилось. А раз я знаю, что понравилось бы, то это все равно, что уже нравится. Вот я и сказал. Верно, Владимир Иванович?
Учитель кивнул, и Костя вдруг подумал, что с Владимиром Ивановичем все-таки дружить лучше, чем ссориться. И еще Костя понял, что Владимир Иванович не рассердится, если его спросить о чем хочешь. А если можно спросить, то молчать будет кто угодно, только не Костя.
– Владимир Иванович, а правда, что есть планета, на которой люди сделаны из керосина?
– Возможно, – согласился Владимир Иванович.
– А из кефира люди бывают?
– Видишь ли… – Владимир Иванович задумался. – Как бы тебе объяснить?.. Допустим так: в лесу родилась елочка…
– Что? – Костя вытаращил глаза. – Какая елочка?
– Спасибо, я уже пообедал, – вежливо сказал Владимир Иванович и, подхватив папку, вышел из класса.
Костя немножко постоял с открытым ртом, потом выбежал в коридор. Владимир Иванович был уже далеко, почти у самой учительской, возле которой его поджидал Дутов, чтобы еще раз извиниться.
В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.
Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал «сейчас», на минуточку закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом – в ванной. Я открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут десять.
– Какой ты счастливый! – сказала Зинаида. – Поедешь на лыжах. А мне нужно зубрить эту проклятую математику.
– Это ты счастливая, – сказал я. – Можешь спать сколько угодно.
– Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.
– А ты не зубри, – ответил я. – Если она уж такая проклятая, тебя тоже никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?
С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда ругаемся.
Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать расхотелось.
Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал «здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.
– А за тобой милиция приходила, – сказал он.
– Откуда вы знаете?
– Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?
– Как – безобразничаю?
– Да вот сосед жаловался. Смеешься.
– А что, смеяться нельзя?
– А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь будешь?
– Может быть, и петь буду.
– А потом тебе танцевать захочется?
– Захочется, – сказал я, – и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там еще танго какое-нибудь.
Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать сказала:
– Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперек получается.
Я отвечаю.
– Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.
– Кому это им?
– Всем людям.
– Здорово, – сказал Борькин отец. – Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню – высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И постепенно все станут очень хорошими.
– А что же, врать нужно? – спросил я.
– Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.
– Чего делать?
– Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится, когда грязь на улице?
– Какая грязь?
– Ну, окурки, бумажки… Хлам всякий.
– Почему это мне окурки нравятся?
– Ясно – не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же чистая.
– Подумаешь, – говорю я, – дворник подмел – и все.
– Верно. Так от чего же пользы больше – от метлы или от твоей правды?
– Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.
На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.
– Давайте скорее полезайте, – сказал Владимир Иванович. – Сидячие места есть. Уже все наши собрались.
Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: «Детский». Я говорю:
– Я в детском не поеду. В другом поеду.
– Затолкают. Смотри, народу сколько.
– Пусть толкают.
– Ой, Костя, – сказала Лина Львовна, – там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.
Я говорю:
– Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.
– Ну и хорошо, – сказал Владимир Иванович. – Пусть потолкается. Ему полезно.