Служу по России - Савва Васильевич Ямщиков

(к счастью, быстро его покинувший разочарованным), вызывает доверие и не заставляет сомневаться в его порядочности. Ответ же руководства Эрмитажа напомнил мне лепет нашалившего ребенка. А вот на чудовищный сюжет, показанный в еженедельном политическом обозрении «Постскриптум», где ведущий, один из самых профессиональных журналистов-аналитиков Алексей Пушков рассказал, как в Петербурге снимается супердорогая порнопродукция на фоне Царского Села, Эрмитажа, а в Русском музее – даже во дворе за решёткой, ответа вообще не последовало. Да, после смерти и похорон выдающегося деятеля русской культуры, почти тридцать лет возглавлявшего Русский музей Василия Алексеевича Пушкарёва, я лично и не ждал реакции петербургских музейщиков на тревожное ЧП…

Вернувшись из поездки обратно в Москву, я пошел на кладбище, к могиле Сергея Купреева. Годы болезни лишили меня возможности участвовать в обрядах памяти у места его захоронения. Я не донёс целиком большой букет гвоздик до усыпальницы любимого друга. Олег Комов, Георг Мясников, под началом которого трудился я в Фонде культуры, кинооператор Александр Княжинский, актёр и режиссёр Валерий Приёмыхов – все они так рано ушли из этой жизни, ушли, оставив нас наедине с бандитскими городами и беспределом пошлости, блатными песнями, которые верещат расхристанные демократы по собственным телеканалам, напоминая персонажей из «Ночи на Лысой горе». Сергей Купреев погиб на своем посту как герой. Лучше бы этот героизм оказался невостребованным, лучше бы он продолжал жить. И нам жилось бы легче, уверен в этом.

Зеркало Тарковского

Два чувства сопутствуют моим воспоминаниям о шестидесятых: тоска по молодости ‘и благодарность Богу за прекрасное то время, полное надежд, творческих радостей, общения с людьми ярчайших талантов и судеб. Кино занимало отнюдь не последнее место среди этих радостей молодого бытия. В ту пору мне ещё разрешали ездить за границу, и я был избалован ретроспективами Бергмана, Бунюэля, Антониони, Куросавы. После этих кинопиршеств не очень-то тянуло к советскому экрану. Разве что по мальчишеской привычке хотелось иногда пересмотреть «Чапаева», «Александра Невского», «Мы из Кронштадта» или восхититься ещё раз «Балладой о солдате», «Журавлями» с Татьяной Самойловой. Вот почему, несмотря на уговоры друзей, уже побывавших на «Ивановом детстве», я сомневался и упорствовал. Жалко было тратить время на очередную продукцию Мосфильма.

Может, и к лучшему, что «Иваново детство» я увидел не среди столичной суматохи, а в Пскове, куда приехал в командировку. Из окошка гостиничного номера хорошо читалась реклама соседнего кинотеатра. Я перешёл проспект и остался наедине с творением молодого режиссёра Тарковского. После сеанса долго сидел на берегу Псковы: история столь непохожего на советских киноподростков героя, запечатленная невероятно свободной в своих движениях камерой оператора Юсова, не отпускала, заставляла вновь вспоминать самые пронзительные сцены. Хотелось поблагодарить актёров за искреннее, страстное, подлинное искусство. Случай не заставил себя ждать…

Надеюсь, кто-то из моих сверстников ещё напишет о московском кафе «Националь» середины прошлого века. Право, этот клуб любителей долгих и вольных застольных бесед, ласково именовавшийся «уголком», заслуживает мемуаров не меньше, чем прославленная парижская «Ротонда».

Получая скромную зарплату сотрудника реставрационной мастерской, я тем не менее умудрялся скроить свой бюджет таким образом, чтобы ежедневно отмечаться на «уголке». Влекли меня в это место не алкоголь, не изысканные блюда, а завсегдатаи «уголка». Это были люди самых разных профессий и увлечений – от Юрия Олеши, Михаила Ромма, легендарного разведчика Абеля до суперфарцовщика Рокотова, впоследствии расстрелянного по личному указанию Хрущёва. По молодости, скудости собственной биографии я тогда мало говорил и, как губка, впитывал опыт и знания людей бывалых. Так, однажды, весь уйдя в слушание-лицезрение, не сразу заметил, как к моему столику подсел знакомый художник. Его спутник, невысокого роста, по-юношески стремительный, добродушно улыбаясь, обратился ко мне без формальностей: «А, это и есть Савелий Ямщиков! Давно вас ищу, чтобы поговорить о важном для меня деле. Мы с Адроном Кончаловским заканчиваем сценарий об Андрее Рублёве. Даст Бог, запустимся в производство. Хотел бы пригласить вас в консультанты».

В Русском музее. Кинорежиссер Андрей Тарковский и кинооператор Вадим Юсов слушают рассказ о чудесном «ферапонтовском явлении». Ленинград. 1964 г.

На съемках фильма «Андрей Рублев» с Андреем Тарковским и исполнителем главной роли Анатолием Солоницыным. 1965 г.

Ещё свежо было впечатление от «Иванова детства». Тарковский казался личностью не совсем доступной: почти как авторы моих любимых западных фильмов. Отнюдь не из скромности, а всего лишь трезво оценивая свой тогдашний профессиональный уровень, я попробовал отказаться от лестного предложения: разве не лучше позвать маститого доктора наук? «Мне нужен единомышленник, сподвижник, а если появятся трудные проблемы, обратимся к маститым. Уверен, что ваши профессора не откажут в помощи», – аргументы Андрея показались вполне убедительными…

С гордостью могу сказать, что нам удавалось привлекать к созданию картины лучших специалистов по русской истории и культуре той эпохи. Но самые большие трудности у съёмочной группы возникали отнюдь не с иконописью, архитектурой или этнографией. Проблемами обеспечивали разного уровня наши советские коллегии и редколлегии.

О страстях, разгоравшихся в чиновных кабинетах по поводу «Андрея Рублёва», напоминает мне автограф Тарковского на изданном в Париже в 1971 году сценарии фильма. Примерно тогда же мы случайно повстречались на улице. Давно не виделись, обрадовались друг другу. Андрей достал книжку и, словно перечёркивая период отчуждения и наших невстреч, надписал: «Савелию на память о бурных событиях и отвратительных скандалах. С уважением, Андрей Тарковский».

Скандалы, которые сопровождали картину на всём её пути к зрителю, давно преданы гласности. Постыдные протоколы обсуждений-судилищ опубликованы. Не хочется ещё раз называть одиозные фамилии запрещальщиков. Но помнят ли благодарные зрители «Андрея Рублёва» о тех, кто фильм спасал? Как это делал мой учитель, профессор Николай Петрович Сычёв. Незадолго перед тем он вернулся в Москву и науку после двадцатилетних мытарств по ГУЛАГу, не растратив в тюрьмах и лагерях ни высочайшей культуры, ни чистоты и стойкости характера. Николай Петрович своей любовью к искусству древних умел увлечь даже самых равнодушных слушателей.

Когда судьба сценария о Рублёве повисла на волоске, оборвать который вот-вот должна была разгромная рецензия авторитетного искусствоведа, Николай Сычёв, как истинный рыцарь науки, пришёл на помощь моему товарищу Андрею Тарковскому. Несмотря на возраст и тяжёлую простуду, за одну ночь прочел несколько сот страниц машинописи, сделал на полях десятки фактологических замечаний и написал положительный отзыв. Скрепя сердце, чиновники дали разрешение на публикацию. Конечно, возрастом и биографией Николай Петрович не совпадал с поколением «шестидесятников», но уверен: не будь рядом таких, как он, многое не состоялось бы и у нас.

Надо