Пьяные птицы, веселые волки - Евгений Бабушкин

Я обычно молчу о месте и времени, так спокойней, так не страшно состариться. Но это – сильнее страха: двадцать второе июня, два двадцать два, Москва, лето чемпионата, не будет больше такого лета.

Господи, ну ты большая, Москва, большая.

Больше в тебе живых, чем мёртвых.

Если нас выложить в ряд – выйдет экватор.

День длился шестнадцать часов, на исходе французы забили хорватам, Москва гуляла, мы гуляли: Антоха, Тома, менеджер без имени, художник без лица, бывшая моя с подругой, да весь чемпионат, все родные, всё танец.

Из бара в бар, и Тома – чтo зa Тoмa, кто привёл? – сказала: солнцестояние. Солнце стоит над нами и против нас, время смотреть на солнце сначала до мокрых, потом до сухих, потом до пустых глаз, время спорить с солнцем.

Ну и ресницы, и задница очень ок, но нет, но ладно.

К пятому бару я снова был один. Рядом сели дети с гидрой.

Если вы всё-таки старые, гидра – это онлайн-магазин, там за крипту – ну, в общем, за рубли, но хитро – оружие, лекарства, документы, но обычно ваши дети берут там наркотики.

И вот эти дети сидели в даркнете с древнего ноутбука в центре Москвы. Все взяли друг другу по пиву с какими-то модными шишками, имена я забыл сразу. Уши, Шея, Скулы, а у главного были Прыщи.

Скулы дремал. Уши повёл Шею в тёмный сквер: пять минуток на отсос, никуда не пропадайте. А я подумал – ах, какое лето! – и сказал:

– Давай впишусь. Чего вы там берёте. Пополам.

Прыщи хихикнул. Люди больше не смеются.

– А мы не нюхаем. Мы за здоровье. Мы по птицам.

Шея вернулась, облизываясь.

Я вписался.

4

Хочешь дрозда – потрахайся с кем-то весёлым, цветастым, нездешним. Хочешь орла – нездешний поделит тебя с друзьями. Так было в первые дни чемпионата. Но к последнему дню все уже знали всё.

Грузишь гидру, платишь деньги, тебе дают координаты, фото, текст: за мусорным баком в синем свёртке будет лежать.

Ну, то есть, это как закладка, но не меф, не фен, не бошки, не чем там ваши дети любят упороться, а – птица, с крылышками из рубиновой пластмассы, с грудью из богемского стекла, в которую вплавлено настоящее пёрышко.

Глупое чудо, дюймовочка, и она твоя, если кто-то не успеет раньше. Потому что суки с гидры кидают инфу сразу нескольким людям. И дальше – засекай время. Это гонка, но – птица на финише, серебристые когти, сухая травинка вставлена в клюв. Каждый раз разная, и если успеешь, это крохотное безумие – твоё.

Сладкая птица в конце пути, господи, крохотный скворец из базальта, сова в шестерёнках.

За чёрной будкой, под серым камнем в красном пакете – твоя птица.

5

– Пo пиву, – сказал Антоха.

Прошло семь лет.

– Давай, – сказал я.

Я просто следил в сетях, как он толстеет, а он – как тoлстею я. Мы встретились и потерялись на чемпионате.

Чемпионат сблизил нас, и мы выпили снова. Я достал смешную коробку из-под китайского пылесоса и показал ему своих первых птиц.

6

Конечно, все подсели. Ну конечно! Работаешь как все с семи до семи и с семнадцати до семидесяти, а тут – удар, адреналин, красиво. И голова наутро не болит. Я подсадил на птиц Антоху, Антоха – эту, эта – ту, та – того, тот попытался впарить мне какого-то воробьишку, я хрюкнул – люди больше не смеются – и всё-таки написал той Томе, Антохиной подружке, стажёрке с его работы, она ему сильно нравилась, а мне слегка, ну да, наверно. Мы же в России не очень милые, бабы похожи на рыб, мужики на свёклу, но эта была человек, те-а-тро-вед-ка, ну и прoфессия, актёр у Беккета – сумма трюков, такие вот курсовики, богема, в общем, да ещё и рисует каких-то там сраных японцев, и такая причёска, и странная яснoсть суждений, чувак, очнись, ты втрескался в ребёнка. Никто уже тысячу лет не говорит «чувак» и «втрескался», надо узнать, как они называют людей, чувак, и химию между ними, если ты хочешь эти ресницы, но нет, но ладно.

Я выслал ей стикер с ястребом, и она всё сделала сама.

– Антоха сказал, ты охотник на птиц и можешь взять с собой.

Я посадил её напротив и показал пингвина. Я снял его в опасном месте, прямо у метро, на глазах у карманников и цветочниц, горный хрусталь, золотинки в пузе.

Она смотрела на него, как дети смотрят на Луну, и я на секунду почувствовал себя взрослым.

– Кроссовки. Ты в кроссовках?

– Да.

Я перевёл последние деньги в крипту, выкупил пару птиц – оказались рядом – и сказал: бежим.

Тень за кустом – вроде не палево – дед и болонка – шёл бы ты, дед, – вот оно, место, – вот, уже можно.

А там уже рылся какой-то совсем убитый, ночь под бровями, такие могут и ножом, он шёл не за птицей, а просто за порошком, но всё-таки нас было двое, два ребёнка, но всё-таки, и он ничего не сделал, а мы успели.

Со свёртком в рюкзаке, не глядя на неё, а улыбаясь асфальту, я побежал, и она рядом.

Какая могла бы начаться история!

Но истории для взрослых и богатых.

Мы поделили птиц, я сел в метро на юг, она на запад.

7

Самое страшное – когда тебе просто срезают зарплату вдвoe. Сразу минус половина жизни. Без баров, это понятно. Но и носки берёшь подешевле. И, наверно, не нужен шампунь прежней марки, «Лесные поляны» тоже сойдут. Такси? Не для тебя. Только метро и только в час пик, а ты, дебил, не успел даже съездить в красивое, даже не попробовал покоя, ты все запасы просадил на той тупейшей пьянке.

Или не так, но похоже: вот прожил ты семь лет, карабкаясь. Уже не экономишь на хлебе. Бывал на море. А всё равно бедняк и страшно зачать ребёнка. И тут очередное нечто, всё рушится, менты опять сажают школьников, страна сосёт хуи, и новый шанс на счастье ещё через семь раз по семь лет, а пока будет ад, вперёд, поехали, ты не успел пожить нормально, счастливого пути.