Stabat Mater - Руслан Козлов

А здесь, на Гефсиманском холме, – монастырь, в котором живут русские монашки. Представляешь – прямо здесь, в этом Иисусовом саду! И при монастыре – церковь, в которой мы молились с отцом Глебом о тебе и о твоем папе. Сейчас отец Глеб вернулся в город, а я осталась здесь, чтобы поговорить с тобой.

Ванечка, прости, я, наверно, говорю слишком беспорядочно… Я попозже расскажу тебе, как мы оказались в Иерусалиме, а сейчас… На чем я остановилась?.. А, да… Марию освободили и всех наших – тоже. Это стало возможным после того, как Б. Б. спихнули с трона. Сам бы он, конечно, ни за что не ушел – даже несмотря на то, что после истории с хосписами вся страна превратилась в сплошной митинг и со всех площадей ему орали: «Пошел вон!». Но неожиданно Дума, которая всегда была его железной подпоркой, проголосовала за его отставку. То есть попросту воспользовалась случаем, как будто давно этого ждала. Ну а главное – в семьях полицейских, нацгвардейцев и прочих фээсбэшников стало много больных детей. Оставляя их без помощи, власть предала своих церберов так же, как и всех остальных граждан. Ну и вместо того чтобы разгонять митинги, церберы заорали: «Пошел вон!» вместе со всеми… Какое-то время в Москве безобразничали добры молодцы из православных дружин. Но как только ветер переменился, они притихли и исчезли…

Странная штука, Ваня: вот, кажется, власть – самая прочная вещь на свете. Как вдруг в один прекрасный день оказывается, что она – зыбкая и гнилая и непонятно вообще на чем держалась. Мы говорили об этом с отцом Глебом, и он, конечно, опять съехал на свою любимую тему – на совесть и бессовестность. Но в этот раз я с ним согласилась. Ведь каждая власть и вправду держится на бессовестности. Особенно если у власти – преступники. Для них безмозглые и бессовестные – идеальные подданные. Потому что умным и совестливым не нужна никакая власть, они могут и сами управляться – по своему внутреннему, честному закону. Беда в том, что бесстыдная власть хоть и рухнет, но подданные, которых она успела отравить своей гнилью, действительно не смогут жить под самоуправлением совести, и нужна будет новая власть, очередной «новый порядок»…

Ох, Ванечка, ты всегда смотрел на меня с обидным восхищением, если я умничала. Вот и сейчас, кажется, смотришь… Или это смотрит горлица, которая опять прилетела ко мне?..

Ну вот, а сейчас пока еще ничего не понятно насчет этого «нового порядка». Но отец Глеб надеется, что все у нас станет добрее и милосерднее… Ох… Честно говоря, не просто поверить в это! И мы даже немного сцепились с отцом Глебом. Но он напомнил мне – что стало последней каплей, сокрушившей Б. Б. Понимаешь, Ваня, сложилось так, что этой каплей стала история нашего Лёньки… Может быть, тебе неприятно вспоминать про Лёньку, про ту ночь и про все, что случилось… Но я расскажу быстро, в двух словах. Когда следователи стали разбираться с тем взрывом и той бомбой, они почти сразу дознались, что ее сделал и хотел бросить в штурмовиков именно Лёнька. Уж не знаю, кто и зачем рассказал им об этом. Но видно, дурак Лёнька хвастался всем и каждому, что у него есть бомба. Да и в церкви все видели, как он поджег ее и хотел бросить… В общем, Бог теперь судья тому, кто сболтнул об этом следователям. В итоге Лёньку арестовали, заперли в изоляторе и оставили без помощи, не пустив к нему ни врачей, ни адвокатов. И через несколько часов он умер, не выдержав очередного приступа… И, понимаешь, Ваня, он ведь был в той самой «Матросской Тишине», где держали меня, и я могла бы помочь ему, если бы только знала, что он там, и если бы меня пустили к нему… А дальше – юристы-правозащитники как-то достали запись с камеры наблюдения в том изоляторе, где умирал Лёнька, и добились, чтобы эту запись показали на заседании Думы. Депутаты смогли выдержать только полминуты этого видео. Но и этого хватило, чтобы в тот же день наш президент перестал быть президентом. И чтобы решение о закрытии хосписов было отменено, и нашлись бы деньги на продолжение помощи детям… Вот и получилось, что в конечном счете все решило именно сострадание. И мне уже расхотелось спорить с отцом Глебом. В конце концов, Ваня, мне ли судить, на чем держится мир! Я лишь чувствую, что это равновесие страшно хрупкое и даже как будто невозможное. Кажется, на том полюсе, где совесть и сочувствие, их осталось так мало… Но, видимо, там действительно есть что-то сильное и весомое, раз мы еще не рухнули в бездну… И, знаешь, теперь появилась новая надежда, что, может быть, не рухнем. Да какая надежда!..

Еще когда у нас шла война за хосписы, в разных странах стали появляться сведения о людях, умеющих избавлять от боли – так же как я и Мария. И почему-то во всех случаях речь шла только о женщинах. По этому поводу СМИ заголосили, что в женщинах, дескать, от природы больше сострадания… Не знаю. Я с этим, наверно, не согласна. Но факт есть факт. Одновременно стали известны случаи стойких ремиссий у детей с СГД. Причем у всех этих детей матери обладают даром избавлять от боли. И еще появились печальные сообщения, что несколько матерей умерли от болевого шока, стараясь облегчить страдания своих детей. То есть, я думаю, с ними происходило то же, что и с Марией во время Алешиных приступов. Могу предположить, что материнское сострадание – самое сильное и самое… Как бы сказать… Безрассудное, что ли. Оно бывает сильнее инстинкта самосохранения, сильнее страха смерти. В нем – желание избавить своего ребенка от боли любой ценой. Но зато материнская помощь несравнима по силе с тем, что могу сделать я… Помогая Алеше, Мария несколько раз была на грани смерти. Но ее жертвенность сотворила чудо. У Алеши уже сорок дней не было приступов – представляешь! Точнее, было несколько раз что-то похожее на начало приступа, но боль сразу отступала. Конечно, мы пока и не думаем называть это выздоровлением. Держим кулаки и скрещиваем пальцы, стучим по всем деревяшкам и плюемся через плечо… Но все-таки, все-таки…

Мария и Алеша тоже здесь, в Иерусалиме. Мария давно уже оправилась от своей слабости, а Алешино восстановление продолжается. Его мышцы все еще дряблые, суставы сгибаются с трудом, кровь по-прежнему слабенькая, а цикл сна и бодрствования так и не пришел в норму. Алешу все еще возят на кресле. Он, конечно, сопротивляется, хочет ходить сам. Но тут, в Иерусалиме, он получил новое крутое электрическое кресло и стал гонять на нем по коридорам гостиницы – ты бы видел!.. А вчера мы ездили к Мертвому морю, в безлюдное место на песчано-соляной косе, и Алеша сам прошел, наверное, метров двести. А ведь по песку – это так трудно! А потом плавал и барахтался на поверхности, смеялся и кричал: «Смотрите, я – Буратино, я не могу утонуть!..»

Все, что происходит с Марией и Алешей, конечно, радует и вдохновляет. Как радует и вдохновляет чудесное появление на земле дара избавления от боли. Поможет ли это остановить СГД? И что вообще принесет людям?.. Пока есть лишь хрупкая надежда на то, что апокалипсис отменяется, что мир все же не превратится в терминальный бокс, не захлебнется в крике… Но это – одна сторона медали. А есть и другая. Еще неизвестно, сколько появилось женщин, способных облегчать боль, – десятки, может быть, сотни или даже тысячи? И скольких детей они смогли избавить от СГД? В любом случае ясно, что это – некая новая реальность, и она требует глобальных решений, общей заботы. Вместо этого повсюду разгорается дикий ажиотаж, начинаются гнусные спекуляции. Мгновенно появились шарлатаны и шарлатанки, выдающие себя за чудотворцев, избавляющих от боли, – какие-то гипнотизеры, аферисты, работающие поодиночке и целыми шайками, даже просто воры, проникающие в дома больных детей под видом целителей. И, конечно, началось то, чего я боялась больше всего и через что сама прошла, – началась безудержная торговля умением облегчать боль. При этом далеко не всегда те, кто обладает этим даром, продают себя добровольно. Сплошь и рядом их превращают в рабынь, вокруг них сколачиваются банды, их возят в миллионерские дома на «сеансы обезболивания» под вооруженной охраной. И возят не к детям, у которых СГД, а принуждают помогать тем, кто платит, – богатым старикам, мучимым подагрой, и нуворишам, у которых камни пошли из почек, и их бабам, желающим рожать без боли… Деньжищи-то вокруг этого сразу завертелись бешеные… Не менее отвратителен ажиотаж вокруг «излечившихся» детей. Из них либо лепят суперзвезд, терзают рекламными съемками, участием во всяких шоу, либо превращают в подопытных кроликов, стараясь доискаться до причин их ремиссий, либо – и то и другое сразу. Все это я предвидела, Ванечка, и всего этого боялась, но не могла представить, что это примет такие масштабы и породит столько мерзости.